Еруслан лазаревич чему учит рассказ быть сильным. "Еруслан Лазаревич" - новое звучание старинной сказки в книге Андрея Усачева! На что вам хочется обратить внимание читателей

Жил царь Киркоус, и был у него дядя Лазарь. Сын князя, Еруслан Лазаревич, в десять лет был изгнан из царства. Его недюжинная сила приносила во время игр со сверстниками одни беды: кого он возьмет за руку – тому руку вырвет, а кого за ногу – тому ногу выломает.

Взмолились князья и бояре: “Либо нам в царстве жить, либо Еруслану”. И сказал Еруслан расстроенному отцу: “Не тужи, батюшка, вели поставить для меня около моря палаты каменные, буду там жить один”. Однажды его уединение нарушил старый конюх отца, который узнал, что юноша опечален

Тем, что не может подобрать себе любимого коня, ибо никакой конь выдержать его тяжесть не в состоянии. Конюх утешил молодца и обещал помочь ему.

На следующее утро он пригонит к берегу целое стадо, а впереди будет самый резвый жеребец, его-то и должен поймать Еруслан. Юноша справился с этим и дал своему доброму коню имя – вещий Араш.

И решил Еруслан проверить надежность своего нового друга, и выехал в чистое поле навстречу рати великой. Это была, как оказалось, рать царя Киркоуса и в ее рядах отец Еруслана. Вышла рать на бой против Данилы, князя Белого, грозящегося взять в плен Киркоуса и все его царство.

Еруслан разбил вражеское войско, а Данилу, взмолившегося о пощаде и обещавшего не держать впредь зла на царя Киркоуса, отпустил живым. Киркоус просит прощения у Еруслана за изгнание его из своего царства, уговаривает остаться у него на службе и обещает дать ему в награду “до половины царства своего и державу”. Еруслан великодушно не помнит причиненного ему Киркоусом зла, но отказывается остаться в его царстве, обещая, когда понадобится, прийти царю на помощь. От награды он также отказался, говоря: “Государь-царь!

Одно из двух: либо добиться корысти, либо богатырской славы”.

Отъехав от царства Киркоуса, Еруслан увидел побитую великую рать Феодула-змея. Победил ее князь Иван, русский богатырь, добивающийся руки дочери Феодула. Захотелось Еруслану помериться силою с первым русским богатырем. Съехались они в чистом поле, ударил Еруслан богатыря копьем против сердца тупым концом и свалил с коня на землю.

Стало жаль Еруслану убивать Ивана, и молвил он: “Мы не враги, а захотели с тобою потешиться, и плеча своего испытали, будем же отныне братьями”. Они побраталися и поцеловалися. Вскоре Еруслан побеждает Феодула-змея и выдает замуж его дочь-царевну за князя Ивана.

Из их разговора Еруслан узнает, что где-то в поле кочуют две царевны, у которых даже служанки краше жены Ивана, и что есть человек храбрее Еруслана и зовут его Ивашко – Белая поленица. Он стережет индийские границы, и никто еще там проехать не сумел.

Еруслан подосадовал и стал думать, что ему делать: искать ли тех двух царевен, или сразиться с Ивашкой, или поехать к отцу да к матери челом ударить. Решив, что родители в разлуке с ним состарились, а царевны и Ивашко – Белая поленица от него не уйдут, он поехал к родителям. Он застал царство Киркоуса разоренным и, едва разыскав там одного человека, узнал от него, что уже третий год пошел с тех пор, как вероломный князь Данила Белый завоевал все царство, а самого Киркоуса, отца Еруслана и двенадцать богатырей взял в плен.

Заплакал Еруслан при этой вести и пожалел, что поверил коварному Даниле.

Поехал он на коне своем Араше во владения Данилы и пробрался в темницу, в которой сидели пленники с выколотыми глазами. От отца Еруслан узнал, что они могут прозреть, если помажут глаза свежей печенью и горячей кровью Зеленого царя. Живет тот царь на море, и никакой богатырь не может его одолеть.

Закручинился Еруслан потому, что был он еще молод и неопытен, но, помолившись Спасу, сел на коня и отправился на поиски Зеленого царя. С помощью девицы-волшебницы, обратившейся в птицу, он его нашел. В дороге Еруслану встречается говорящая голова храброго богатыря, погибшего при сражении с Зеленым царем.

Она дала Еруслану меч и научила, как убить Зеленого царя. Убив царя, взяв его печень и горячую кровь, Еруслан вернулся в царство Данилы Белого. Он привел его к темнице, где находился царь Киркоус, и тот его ушиб о землю до смерти.

Затем Киркоус, отец Еруслана и двенадцать богатырей, помазав глаза, прозрели. Жестоко расправившись со своими недругами и позаботившись о тех, кто был к нему добр, Киркоус вернулся в свое царство и, устроив его лучше прежнего, зажил в нем безмятежно.

Еруслан же поехал в чистое поле казаковать. Прошло много дней, и очутился он на индийской границе. Стерегущий ее Ивашко – Белая поленица возмутился появлением пришельца и вызвал его на бой. “Два богатыря в поле не живут” – и убил Еруслан Ивашко.

В Индийском царстве Еруслан уничтожает чудище о трех головах, обитавшее в озере, пожиравшее каждый день по человеку и назавтра готовившееся сожрать царскую дочь. На дне озера Еруслан нашел драгоценный камень, какого не было на всей индийской земле. В награду за убийство чудища царь отдает за Еруслана замуж свою дочь.

В первую же брачную ночь Еруслан, однако, покидает жену, узнав, что в солнечном городе живет царевна намного ее краше. Он отправляется на поиски новой красавицы, велев жене, если у нее родится сын, надеть ему на руку добытый им в озере драгоценный камень.

Прибыв в солнечный город, Еруслан зажил с красавицей царевной. Жену свою он забыл, а меж тем она произвела на свет сына и назвала его также Ерусланом. Мальчик рос таким же богатырем, как его отец.

Когда ему исполнилось двенадцать лет, он за хотел “потешиться царскою потехой”, но “добрых родов царские дети и великих князей” стали бесчестить его и называть незаконным сыном. Он пожаловался матери, и та объяснила ему, чей он сын и куда уехал отец. И выбрав себе доброго коня, оседлав его и взяв в руку булатное копье, поехал Еруслан Ерусланович на поиски отца.

Приехал он к солнечному городу, встал на мосту и свистнул богатырским голосом. Его отец сказал царевне: “Не простой то человек крикнул, свистнул сильный богатырь”. И приготовился к бою. Вооружившись копьями, съехались богатыри.

Сын схватился за копье отца, рука его оголилась – и Еруслан по камню узнал сына. И покинул Еруслан Лазаревич свою красавицу царевну, и с сыном своим приехал в Индийское царство к законной жене. Подарил индийский царь Еруслану половину своего царства.

Сын же, Еруслан Ерусланович, поехал в чистое поле гулять-казаковать на добром коне, вещем Араше, искать царей и королей, и сильных богатырей, и удалых людей. Захотел заработать себе честь и славу.

(No Ratings Yet)

Related posts:

1. Видимо, к первым десятилетиям XVII в. следует отнести появление у нас очень популярной повести о Еруслане Лазаревиче, или Уруслане Залазоревиче, старейшие списки которой датируются тем же XVII в. Повесть восходит к не дошедшему до нас восточному источнику и является, нужно думать, записью устного пересказа тюркской переделки двух эпизодов поэмы Фирдоуси “Шах-Намэ” (X в.), осложненных восточными […]...
2. Русский лубок XIX-начала XX в. – своеобразное явление в развитии отечественной литературы. Хотя он и привлекал внимание исследователей, многие проблемы лубочной литературы до сих пор не получили еще полного своего разрешения. В частности, недостаточно исследована проблема: прогрессивное или регрессивное явление лубок? Был ли он шагом вперед в культурном и литературном развитии парода и если был, […]...
3. Ы Царь У советуется со своими сановниками Сунь У, У Цзы-сюем и Бо Си о том, как вернуть волшебный меч, улетевший в царство Чу. Сановники рекомендуют начать войну, рассчитывая на легкую победу. Чуский царь Чжао тоже советуется с братом Цянь-сюанем, отдавать ли меч. И решает не отдавать, поскольку это сокровище “послано Небом”. Прибывает гонец из […]...
4. В великом государстве, в славном граде во Антоне жил-был Гвидон. Узнал он однажды о прекрасной королевне Милитрисе и посватался к ней. Отец Милитрисы дал свое согласие. У молодых через три года родился сын, и назвали его Бовой. Но Милитриса была давно влюблена в короля Додона и мечтала видеть его своим супругом. Она посылает Гвидона на […]...
5. Акир был советником у Синагрипа, царя Адорской и Наливской земли. Ему было возвещено от Бога, что он останется бездетным. У Акира была жена и огромное богатство, но не было наследника. Воздвиг он жертвенники и стал молиться Богу о рождении сына. Но Бог повелел царскому советнику взять себе племянника Анандана вместо сына. Акир послушался. Анандан рос […]...
6. В семье богобоязненного купца рождается сын-первенец. Родители любят его и постоянно молят о нем Бога. Сын вырастает и интересуется торговым делом, обнаруживая в беседах с отцом здравый ум и смекалку. Когда родственники купца собираются ехать за моря торговать, сын просит отца дать ему триста рублей и отпустить вместе с ними. Через три года и три […]...
7. Гете И. Все мы – дети природы. Творческие люди особенно хорошо чувствуют и знают природу, ее тайную жизнь. Гете – один из поэтов, который умел “видеть”, а для того, чтобы “видеть”, нужна светлая и чистая душа ребенка. Именно дети способны воспринимать мир со всеми его потусторонними страхами, видеть то, что недоступно взрослому человеку. “Лесной царь” […]...
8. I Царю Соломону всего сорок пять лет, а слава о нем, о его мудрости и красоте, о великолепии его жизни уже разнеслась далеко за пределы Палестины. Соломон очень богат и щедр настолько, что серебро в дни его правления ценится не дороже простого камня. Для тех, кто окружает царя и бережет его покой, Соломон ничего не […]...
9. Жил-был царь, добрый человек. Была у него дочь, прекрасная царевна. Пора ее замуж отдавать, но ей никто не нравится. Царь задумался, а не занято ли ее сердце? Однажды, проходя мимо комнаты царевны, услышал разговор ее и карлы (карлика), который был ее учителем (царь понял, что это карла, только после того, как вошел в комнату). Она […]...
10. Ы Дань, престолонаследник царства Янь, жил заложником в стране Цинь. Тамошний князь глумился над ним, не отпускал домой. Оскорбленный Дань задумал отомстить обидчику. Вырвавшись наконец из плена, он принялся сзывать храбрейших воинов для похода на владыку Цинь. Но планам наследника Даня противился его наставник. Он советовал не нападать на Цинь в одиночку, а привлечь союзников. […]...
11. Карамзин Н. М. Прекрасная царевна и счастливый Карла Жил-был царь, добрый человек. Была у него дочь, прекрасная царевна. Пора ее замуж отдавать, но ей никто не нравится. Царь задумался, а не занято ли ее сердце? Однажды, проходя мимо комнаты царевны, услышал разговор ее и карлы (карлика), который был ее учителем (царь понял, что это карла, […]...
12. Рассказчик тоскует о временах, когда “русские были русскими”, а московские красавицы носили сарафаны, а не щеголяли в галло-саксонских нарядах. Чтобы воскресить эти славные времена, рассказчик решил пересказать повесть, слышанную им от бабушки его деда. Давным-давно в Москве белокаменной жил богатый боярин Матвей Андреев, правая рука и совесть царя, хлебосол и очень щедрый человек. Боярину уже […]...
13. В годы Смутного времени жил в Великом Устюге купец Фома Грудцын-Усов. Претерпев много бед от нашествия поляков, он переселился в Казань – туда поляки еще не доходили. Жил он в Казани с женою, пока не воцарился Михаил Федорович. И был у него двенадцатилетний сын Савва. Фома ездил торговать иногда в Соль Камскую, иногда в Астрахань, […]...
14. Ы Через два года после перенесения иконы Николы Чудотворца, на Русь приходит безбожный царь Батый. Он становится со своим войском на реке Воронеже около Рязани. Батый посылает послов к рязанскому князю Юрию Ингоревичу, предлагая следующие условия: рязанский князь сразу же отдаст по десятой части всего – земли, людей, богатств. Юрий Ингоревич просит военной помощи у […]...
15. В тридевятом царстве, в тридесятом государстве, жил-был славный царь Дадон. Соседям то и дело наносил обиды смело; под старость захотел отдохнуть от ратных дел. Но тут стали беспокоить соседи. Охранять царство никак не получалось. Обратился к мудрецу. Мудрец вынул из мешка Золотого петушка и сказал посадить птицу на спицу, коль кругом все будет мирно, так […]...
16. Пушкин А. С. Сказка о золотом петушке В тридевятом царстве, в тридесятом государстве, жил-был славный царь Дадон. Соседям то и дело наносил обиды смело; под старость захотел отдохнуть от ратных дел. Но тут стали беспокоить соседи. Охранять царство никак не получалось. Обратился к мудрецу. Мудрец вынул из мешка Золотого петушка и сказал посадить птицу на […]...
17. Ы Царь Удаяна, владыка страны ватсов, потерпел поражение в битве и утратил половину царства Его мудрый министр Яугандхараяна понимает, что возвратить потерянное можно лишь с помощью могущесвенного царя Магадхи Даршаки. Для этого Удаяне нужно вступить с ним в родственный союз – жениться на сестре царя Даршаки Падмавати. Но Удаяна так сильно любит свою супругу Васавадатту, […]...
18. К царю Михаилу Федоровичу приехали донские казаки, сидевшие от турок в осаде в Азове. И сидению своему роспись привезли: В лето 7149 (1640) июня в 24 день прислал турецкий султан могучую рать под началом пашей своих, чтобы живыми нас закопать и засыпать горою высокою. И не было числа той рати, да еще пришли Крымский хан, […]...
19. Игнатьич – главный герой новеллы. Этого человека уважают односельчане за то, что он всегда рад помочь советом и делом, за сноровку в ловле рыбы, за ум и сметливость. Это самый зажиточный человек в селе, все делает “ладно” и разумно. Нередко он помогает людям, но в его поступках нет искренности. Не складываются у героя новеллы добрые […]...
20. Старый Дровосек рубит в лесу дрова и все время поминает горе-злосчастье. Его племянница Настя приносит ему обед. Дровосек упрекает девушку, что она ждет своего любимого, солдата Ивана Тарабанова, который гол как сокол, а богатого мельника отвергает. Дровосек продолжает рубить лес, поминая горе-злосчастье, и у него ломается топор. Перед Дровосеком появляется маленькая старушка – Горе-Злосчастье. Оно […]...
21. Быль сия относится ко времени, когда рассказчик был еще дитятею. Отец с одним из сыновей уехал в Крым продавать табак, оставив дома жену, трех еще сыновей да деда стеречь баштан – дело прибыльное, проезжих много, а всего лучше – чумаки, что рассказывали диковинные истории. Как-то к вечеру приходит несколько возов с чумаками, да все старинными […]...
22. Эсхил В мифической Греции были два самых сильных царства: Фивы в Средней Греции и Аргос в Южной Греции. В Фивах был когда-то царь по имени Лаий. Он получил пророчество: “Не роди сына – погубишь царство!” Лаий не послушался и родил сына по имени Эдип. Он хотел погубить младенца; но Эдип спасся, вырос на чужой стороне, […]...
23. “Повести” непосредственно предшествует послание Дмитрия из Рима архиепископу Геннадию, в котором он сообщает, что греческий оригинал повести о белом клобуке не сохранился и ему с трудом удалось разыскать только латинский перевод этого сочинения. Свой же перевод этого памятника на русский язык Дмитрий и прикладывает к посланию. “Повесть” начинается с истории белого клобука. Римский император Константин, […]...
24. В карпатское село Тухля приезжает боярин Тугар Волк. Князь Даниил даровал ему эти земли. Волк отправляется охотиться на медведей с гостями и смелой красавицей-дочерью Мирославой. Она получила мужское воспитание, обладает сильным духом и владеет навыками настоящего рыцаря. “Вот девушка! Такой бы подстать мужчиной быть” – восхищаются тухольцы, увидев ее. Проводником бояре берут Максима Беркута, сына […]...
25. Конец XVII века, на который пришлась кончина царя Федора Алексеевича, ознаменовался началом борьбы за власть. В это время происходит бунт стрельцов, подстрекаемых царевной Софьей с ее любовником князем Василием Голицыным. В Москве появились два малолетних царя, одним из которых был Иван Алексеевич, вторым – Петр Алексеевич, а руководила ими сама Софья. Ничего не менялось, ничего […]...
26. В мифической Греции были два самых сильных царства: Фивы в Средней Греции и Аргос в Южной Греции. В Фивах был когда-то царь по имени Лаий. Он получил пророчество: “Не роди сына – погубишь царство!” Лаий не послушался и родил сына по имени Эдип. Он хотел погубить младенца; но Эдип спасся, вырос на чужой стороне, а […]...
27. В центре повествования – персидский царь Соломон и его любимая Суламифь. Рассказ содержит двенадцать частей. В первой части нам является величественная Персия времен правления Соломона. Соломон – один из известнейших правителей, имя которого знакомо практически каждому. О его баснословном богатстве и незаурядном уме ходят легенды, а его мудрость не знает границ. Слава царя Соломона разнеслась […]...
28. (1837г.) Москва. Действие поэмы начинается в Кремле, уже белокаменном. Идет царская трапеза. За столом Иван IV Грозный. За спиной царя – стольники, напротив – князья да бояре, по бокам – опричники, охрана. У царя хорошее настроение и он решает угостить всех вином сладким, заморским. Все его верные, удалые бойцы пьют вино и царя хвалят. Вдруг […]...
29. Ы Царевич Кандарпакету, сын царя Чинтамани, видит во сне незнакомую девушку и страстно в нее влюбляется. Вместе со своим другом Макарандой он отправляется на ее поиски. Однажды ночью, оказавшись в окрестностях гор Виндхья, он случайно подслушивает разговор двух птиц. Одна из них, майна, упрекает другую, своего возлюбленного попугая, в долгой отлучке и высказывает подозрение, что […]...
30. Ы Жили два брата-крестьянина: один богатый, а другой – бедный. Много лет богатый давал бедному в долг, но тот оставался таким же бедным. Один раз пришел бедняк просить у богатого лошадь, чтобы привезти дров. Тот с неохотою дал лошадь. Тогда бедный стал просить хомут. Но брат рассердился и хомута не дал. Делать нечего – бедный […]...
31. Повесть “Встань и иди” – история взаимоотношений отца и сына, от имени которого выступает рассказчик-автор. Разделенная на относительно короткие двадцать две главы, она честно рассказывает о сыновних чувствах, искренних и спонтанных, переходящих от обожания к жалости, от глубокой преданности к исполнению долга, от искренней любви к снисходительности и даже злобе. Благополучно сложившаяся судьба сына-писателя вступает […]...
32. В тридевятом царстве, в тридесятом государстве жил-был царь Дадон. То и дело смело наносил он соседям обиды, но, став старым, захотел от ратных дел уйти на покой. Стали тут его беспокоить соседи. Никак не получалось у него охранять царство. Обратился Дадон к мудрецу. Тот вынул Золотого петушка из мешка и сказал усадить птицу на спицу. […]...
33. Чистый понедельник. Ваня просыпается в родном замоскворецком доме. Начинается Великий пост, и все уже готово к нему. Мальчик слышит, как отец ругает старшего приказчика, Василь Василича: вчера его люди провожали Масленицу, пьяные, катали народ с горок и “чуть не изувечили публику”. Отец Вани, Сергей Иваныч, хорошо известен в Москве: он подрядчик, хозяин добрый и энергичный. […]...
34. В доме интеллигента-народника Ивана Акимовича Самгина родился сын, которому отец решил дать “необычное”, мужицкое имя Клим. Оно сразу выделило мальчика среди других детей его круга: дочери доктора Сомова Любы; детей квартиранта Варавки Варвары, Лидии и Бориса; Игоря Туробоева (вместе с Борисом учится в московской военной школе); Ивана Дронова (сирота, приживальщик в доме Самгиных); Константина Макарова […]...
35. Повесть о нашествии литовского короля Стефана с великим и гордым войском на великий и славный богоспасаемый град Псков; откуда и как и каким образом послал его Бог за грехи наши на русскую землю и как по великой милости Пребезначальной Троицы к нам, грешным христианам, ушел он от града Пскова со стыдом многим и с великим […]...
36. (Течение повести заключается между 1396 и 1398 гг. Все исторические происшествия и лица, в ней упоминаемые, представлены с неотступной точностью. Читатели для проверки могут взять 2-ю главу 5-го тома “Истории государства Российского” Карамзина. – Из примечаний автора.) “Этому не бывать!” – говорил Симеон Воеслав, именитый гость новгородский, брату своему, новогородскому же сотнику Юрию Гостиному. Не […]...
37. Роман охватывает временной период в несколько десятилетий. Главный герой блистательный Гэндзи, один из императорских сыновей, обладает всевозможными достоинствами, редкостной внешней красотой и незаурядными способностями, что вызывает всеобщее восхищение. Его карьера при Дворе складывается удачно, он живет в роскоши. Гэндзи невероятно влюбчив, у него огромное количество возлюбленных, обо всех юноша заботится и никого не забывает. Совершенством […]...
38. Жил-был царь Берендей, три года был женат, но не было детей. Царь как-то осматривал свое государство, простился с царицей и восемь месяцев пробыл в отлучке. Девятый месяц был на исходе, когда он, подъезжая к столице, отдохнуть решил. Хотел пить, поехал по полю и увидел колодезь. На поверхности ковшик плавает. Царь Берендей поспешно за ковшик – […]...
39. Жуковский В. А. Сказка о царе Берендее Жил-был царь Берендей, три года был женат, но не было детей. Царь как-то осматривал свое государство, простился с царицей и восемь месяцев пробыл в отлучке. Девятый месяц был на исходе, когда он, подъезжая к столице, отдохнуть решил. Хотел пить, поехал по полю и увидел колодезь. На поверхности ковшик […]...
40. В своем творчестве Николай Семенович Лесков зачастую поднимал тему тяжелой жизни простого рабочего народа России. Многие персонажи его произведений – мастера своего дела, умельцы, которых еще поискать! И, наверное, главным таким персонажем творчества Лескова можно смело называть Левшу – мастера из Тулы, который умудрился подковать блоху из стали. В “Левше” автор рассказывает о том, как […]...

Видимо, к первым десятилетиям XVII в. следует отнести появ­ление у нас очень популярной повести о Еруслане Лазаревиче, или Уруслане Залазоревиче, старейшие списки которой датируются тем же XVII в. Повесть восходит к не дошедшему до нас восточному источнику и является, нужно думать, записью устного пересказа тюркской переделки двух эпизодов поэмы Фирдоуси «Шах-Намэ» (X в.), осложнённых восточными сказочными мотивами. В цент­ре «Шах-Намэ» стоит Рустем, в тюркской переработке превратив­шийся в Арслана (лев), откуда наш Уруслан и затем Еруслан, по отчеству Залазоревич, потом Лазаревич, в соответствии с име­нем отца Рустема - Заль-Зар ". Судя по таким выражениям при­менительно к Еруслану Лазаревичу и его сыну, как «поехал в чи­стое поле казаковать», «таков ты молод, а поехал казаковать рано», наша повесть сложилась в казацкой среде, неоднократно сталки­вавшейся в XVI-XVII вв. с восточными народами. Уже в са­мую раннюю пору бытования у нас повесть о Еруслане настолько восприняла в себя черты русского быта и настолько связалась с русским фольклором, что её по праву можно причислить к нашим оригинальным произведениям с заимствованным сюжетом.

По наиболее старому из сохранившихся списков сюжет повести таков. У Залазара Залазоревича, дяди царя Киркоуса Киркодо-новича, был сын Уруслан. «И как будет Уруслан десяти лет, вы-дет на улицу, и ково возмёт за руку, и у того руку вырвет, а ково возмёт за ногу, тому ногу выломит». На Уруслана бьют челом Киркоусу князья, и бояре, и «гости силные», что он «играет-де не­гораздо с их детьми». Уруслан, выслушав упрёки своего отца За­лазара, которому пожаловался Киркоус, просит отца, чтобы тот по­ставил ему «палату каменную близко моря», положил бы в ней седло, узду тесмяную и саблю булатную, и в той палате он будет жить, а позовёт его царь Киркоус на службу, и он не пойдёт к не­му. В построенной для него палате Уруслан стал жить один, и на­чал он «ис палаты гуляти по лукоморью и по тихим по заводям учал стреляти в гуси и в лебеди, тем ся учал кормитца». Потянет он лук, и словно орда закачается, а выстрелит - словно из тучи сильный гром грянет. К нему приезжает старый конюх его отца Ивашка, пригоняющий ему коня Араша, поймав которого, Уруслан кладёт на него «седло черкасское» и отправляется в поле на рать великую, чтобы «отведать плеча своего богатырского». Рать эта, оказывается,- царя Киркоуса, и во главе той рати - отец Урус-лана. Воюет рать с Данилом, князем Белым. Взяв благословение у отца, Уруслан идёт один против огромного вражеского войска и разбивает его, но Данила отпускает живым, потому что он взмо­лился о пощаде и пообещал впредь не мыслить зла на царя Кир­коуса и на князя Залазара. Простив Киркоуса за то, что он его из­гнал, Уруслан всё же отказывается поступить к нему на службу, обещая помочь ему, когда понадобится; отказывается и от награ­ды. Поехав далее и встретившись с русским богатырём князем Иваном, он побеждает его в поединке, братается с ним и, победив после этого Феодула-змея, выдаёт за князя Ивана его красавицу дочь.

Прослышав затем от жены Ивана, что где-то в поле кочуют две сестры-царевны, у которых даже девушки, подающие им воду, кра­ше, чем она, и что есть человек удалее Уруслана, по имени Ивашко Белая Поляница, и стережёт он индейские границы,- Уруслан, как ни хотелось ему найти тех двух царевен и переведаться с Ивашкой силой, решил сначала навестить своих состарившихся родителей, но, приехав в царство Киркоуса, нашёл его запустев­шим. Вероломный Данило Белый разорил его, а Киркоуса, Зала­зара и двенадцать богатырей полонил. Помчался Уруслан на Ара-ше в царство Данила и нашёл пленников в темнице с выколотыми глазами. От отца Уруслан узнал, что пленники могут прозреть, если помажут свои глаза свежей печенью и горячей кровью Зелё­ного царя, огненного щита, пламенного копья. С помощью девицы-волшебницы, обратившейся в птицу, Уруслан добирается до цар­ства Зелёного царя. Здесь он наезжает на великое побоище, среди которого лежит огромная человеческая голова богатыря, убито­го Зелёным царём, а под ней меч, которым, по словам головы, толь­ко и можно посечь Зелёного царя. Через некоторое время, послужив у Зелёного царя, Уруслан возвращается к голове; она скатывается, и он берёт меч, которым и убивает царя, взяв у него печень и кровь. Вернувшись в царство Данила Белого и убив его, Уруслан исцеля­ет Киркоуса, Залазара и двенадцать богатырей. Проводив затем всех их в царство Киркоуса, Уруслан «поехал в чистое поле каза­ковать». Через много дней он наехал на белый шатёр с маковками красного золота аравитского, и в том шатре жили две царевны, ко­торых хвалила жена Ивана. Взяв с собой «на опочив» сначала старшую сестру, а затем младшую, он отрубил старшей голову, потому что она сказала, что есть у индейского царя страж Иваш­ко Белая Поляница, который удалее Уруслана. От сестёр он узнал, что дочь индейского царя много краше их обеих. Повстречавшись с Ивашкой, он одолевает его, приезжает к индейскому царю и бьёт челом ему в службу.

В Индейском царстве Уруслан убивает «чудо о трёх головах», обитающее в городе, пожирающее каждый день по человеку и на­завтра готовящееся пожрать царскую дочь. На дне озера он нахо­дит драгоценный камень, какого не было во всей Индейской земле. В награду за убийство чудовища царь отдаёт Уруслану в жёны свою дочь. В первую же брачную ночь он, однако, её покидает: узнав от нее, что в Солнечном городе царствует царевна, которая во много раз краше её, он отправляется на поиски новой красавицы, ве­лев жене, если у неё родится сын, надеть ему на руку перстень с до­бытым им в озере драгоценным камнем, а если родится дочь, сде­лать ей из этого камня серьги. Прибыв в Солнечный город, Урус­лан стал жить с царевной, которая сказала ему, что краше сё нет на всём свете. Жену свою, дочь индейского царя, он забыл, а между тем у неё родился от него сын, названный также Урусланом, и та­кой же богатырь, как и его отец. Когда ему исполнилось двенадцать лет, он захотел «потешиться царскою потехою», но «добрых родов царские дети и великих князей» стали его бесчестить и называть незаконным сыном. Он пожаловался матери, а она объяснила ему, чей он сын и куда его отец уехал. Выбрав себе доброго коня, по­ехал молодой Уруслан на поиски отца. Повстречавшись с сыном, Уруслан-отец только при вторичной схватке с ним повергает его на землю. По камню на перстне он узнаёт, кто его соперник, и откры­вается ему. Сын упрекает отца за то, что он, покинув законную жену, живёт с незаконной, на что отец отвечает: «В том де еемь виноват, да всякий человек хочет потешитися молодостию, да вся­ко время бывает до поры, а ныне мне то всё ненадобно и впред того делать не хочю». И покинув незаконную жену, Уруслан Зала-зоревич вместе с сыном отправляется к законной жене в Индей­ское царство. Когда он приехал к индейскому царю, тот ему очень обрадовался и щедро одарил его. От индейского царя Уруслан по­лучает, сверх того, половину царства. С тех пор зажил он «безмя­тежно» с женой. Индейскому царю он подчинил много городов и царств, царей и королей, и сильных богатырей, и удалых людей. Молодой Уруслан не остался жить с отцом, а на вещем Араше «по­ехал в чистое поле гуляти-казаковати», чтобы «отведати плеча свое­го богатырского» ".

Как видно уже из предложенного пересказа, наша повесть, почти сплошь написанная живой народной речью, хотя и с употреб­лением некоторых тюркских слов (тебеньки, кутас, тегиляй, саадак), насквозь проникнута элементами русского фольклора, которые она щедро позаимствовала у былин и сказок, в свою очередь повлияв на сказку, в частности об Илье Муромце. Эпические повторения, ритмическое построение фраз, постоянные речевые формулы и по­стоянные эпитеты - всё это вошло в повесть из фольклорной тра­диции. Обрусение повести сказалось и в бытовом её колорите. Не говоря уже о том, что персонажи её называются по имени и отчест­ву, они, особенно Уруслан, и в своём поведении обнаруживают тес­ную связь с русским бытом. Князь Иван, с которым братается Уруслан,- русский богатырь. О себе Уруслан говорит, что он «ру­син» и «крестьянин», т. е. христианин. Он не только почтительный сын своих родителей, но и человек благочестивый, в рискованные моменты своей жизни обращающийся с молитвой к богу. Готовясь к бою с Ивашкой Белой Поляницей, он в ответ на его угрозы гово­рит: «Брате Ивашко! оба мы ещо в божие руке: кому ещо над кем бог пособит». Сказав о том, что Уруслан проколол копьём Иваш­ку, повесть добавляет: «И тут ему смерть скончал: похвальбе его бог не пособил». Еруслану, как и героям русских былин, свойствен­но рыцарское представление о чести и благородстве. Отказываясь от награды, которую предлагает ему царь Киркоус за то, что Ерус-лан одолел рать Данила Белого, он говорит: «Государь царь, одно взяти: любо корыстоватися, или богатырем слыти». Наехав на сон­ного богатыря, князя Ивана, Еруслан не убивает его. Иван в свою очередь, когда Еруслан заснул, думает про себя: «Убити мне сон­ного человека не честь мне, богатырю, будет». Любопытно, что по­весть заканчивается традиционной концовкой: «Ныне и присно и во веки веком. Аминь».

Ещё сильнее фольклорные и русские бытовые элементы вы­ступают в позднейших списках повести, например в списке Пого­динского древлехранилища XVII-XVIII вв. ", в котором по сравнению со списком Ундольского находим существенные пере­становки эпизодов и ряд новых подробностей в самом изложении сюжета. Для уяснения фольклорных и бытовых черт в стиле этого списка показательна уже хотя бы такая фраза: «И не ясен сокол напущаетца на гуси и на лебеди, напущает [ца] Еруслан Лазаревич на мурзы и на татары: прибил, и присёк, и конём притоптал мурз и татар 170000, а чёрных людей и младенцов в девять лет в кре­щённую веру привёл и кресть целовати [велел] за царя Картоуса. а свою им татарскую [веру] велел проклинать... а князя Данила Белого поймав, сослал в монастырь и велел пострищи». После того как Еруслан победил «трёхглавое чюдо» в озере, навстречу ему идёт царь, имя которого здесь Варфоломей, с архиепископом и «со всем собором, и со кресты, и со иконами, с князи, и с бояры и со всеми православными христианы». Когда жена Еруслана Настасья Варфоломеевна родила сына, она «нарече во святом крещении имя ему Иван, а прозвище Еруслон Еруслонович».

От XVIII в. вплоть до десятых годов XX в. идёт длинный ряд лубочных переработок повести о Еруслане и лубочных картинок на её сюжет ". С XVIII же века начинаются и литературные обра­ботки повести. Ею воспользовался Пушкин в «Руслане и Людми­ле» - в эпизоде встречи Руслана с богатырской головой. Она породила народную сказку и отразилась в украинском заговоре от укуса змеи.

«ПОВЕСТЬ О ГОРЕ И ЗЛОЧАСТИИ»

Замечательная «Повесть о Горе и Злочастии, как Горе-Зло­частие довело молодца во иноческий чин», написанная народным стихом, стоит в ряду значительных созданий мировой литературы. Она дошла до нас в единственном списке первой половины XVIII в., но возникла, видимо, около половины XVII в. Начинается она бук­вально от Адама:

Изволением господа бога н спаса нашего Иисуса Христа вседержителя, от начала аека человеческаго... А в начале века сего тленнаго сотворил небо и землю, сотворил бог Адама и Евву, повелел им жити во святом раю, дал им заповедь божественну:

не повелел вкушати плода винограднаго

от едемскаго древа великаго.

Адам с Евою нарушили заповедь божию, вкусили «плода ви­нограднаго» и за это были изгнаны из рая и поселены на земле, где им велено было раститься, плодиться и питаться своими труда­ми. И пошло от Адама и Евы человеческое племя,

ко отцову учению зазорчино, к своей матери непокорливо и к советному другу обманчиво.

За все эти преступления человеческого рода господь разгне­вался и послал на него великие напасти и скорби, чтобы смирить людей и привести их на «спасённый путь».

Вслед за такой экспозицией начинается рассказ о самом герое повести - о безымянном молодце. Отец и мать стали учить его, наставлять на добрый путь и преподали ему традиционные нормы житейского поведения, при соблюдении которых молодец мог бы уберечься от соблазнов, какие рассеяны на путях человеческой жизни:

Не ходи, чадо, в пиры и в братчины,

не садися ты на место болшее,

не пей, чадо, двух чар за едину!

Ещё, чадо, не давай очам воли,-

не прелщайся, чадо, на добрых красных жён,

отеческия дочери!

Не ложися, чадо, в место заточное,

не бойся мудра, бойся глупа,

чтобы глупыя на тя не подумали

да не сняли бы с тебя драгих порт...

Молодец был в то время се мал и глуп,

не в полном разуме и несовершен разумом,-

своему отцу стыдно покоритися

и матери поклонитися,

а хотел жити, как ему любо.

Обзаведшись деньгами, обзавёлся он друзьями и

Честь его, яко река, текла; друговя к молотцу прибивалися, в род-племя причиталися.

Среди этих друзей особенно полюбился ему один, объявивший себя его «названым братом» и зазвавший его на кабацкий двор. Там поднёс ему он чару зелена вина и кружку пива пьяного и по­советовал лечь спать тут же, где он пил, положившись на своего названого брата, который сядет у его изголовья и будет его обере­гать.

Легкомысленный и доверчивый молодец понадеялся на своего друга, упился без памяти и, где пил, тут и спать лёг.

Проходит день, наступает вечер. Молодец пробуждается от сна и видит, что он догола раздет, покрыт лишь отрепьями, под буйную его голову положен кирпичик, а «милый друг» исчез. Нарядился молодец в оставленные ему лохмотья, посетовал на своё «житие ве­ликое» и на непостоянство своих друзей, решил, что стыдно ему появиться в таком виде к отцу, к матери, к своим родным и друзь­ям, и пошёл он в чужую, дальнюю сторону, где сразу попал на пир. Пирующие принимают его очень ласково, потому что ведёт он себя «по писанному учению», и усаживают за дубовый стол - не в болшее место, не в меншее, садят ево в место среднее, где седят дети гостиные.

Но молодец сидит на пиру невесел. Присутствующие обращают на это внимание и спрашивают о причине его печали. Он откровен­но говорит им о том, что наказан за «ослушание родительское», и просит научить его, как жить. «Люди добрые» принимают дея­тельное участие в судьбе молодца и, так же точно, как это делали раньше его родители, дают ему ряд душеспасительных практиче­ских советов, при помощи которых он вновь может стать на ноги:

Не буди ты спесив на чужёй стороне,

покорися ты другу и недругу,

поклонися стару и молоду,

а чюжих ты дел не объявливай,

а что слышишь или видишь, не сказывай...

Молодец внимательно слушает советы добрых людей, идёт даль­ше, опять на чужую сторону, и начинает там жить «умеючи». На­жил он богатства больше прежнего и захотел жениться. Присмот­рев себе невесту, он затевает пир, зовёт гостей, и тут-то, «по божию попущению, а по действу диаволю», происходит у него та роковая ошибка, которая явилась причиной всех его дальнейших злоклю­чений. Он похвастался тем, что «наживал животов больше прежне­го», «а всегда гнило слово похвальное». Хвастанье молодецкое под­слушало Горе-Злочастие и говорит:

Не хвались ты, молодец, своим счастием,

не хвастай своим богатеством,- бывали люди у меня, Горя,

и мудряя тебя и досужае,

и я их, Горе, перемудрило:

учинися им злочастие великое,-

до смерти со мною боролися,

во злом злочастии позорилися -

не могли у меня, Горя, уехати,

а сами они во гроб вселились...

Это первое смущение, которое внесло Горе-Злочастие в мысли молодца. Вслед за тем Горе является молодцу во сне и нашёпты­вает ему злой совет - разрушить налаженную жизнь, отказаться от своей невесты, пропить всё своё имущество и идти нагим и бо­сым по широкому земному раздолью. Оно пугает молодца тем, что изведёт его жена из-за золота и серебра, и прельщает его обеща­нием, что кабаком Горе избудется, за нагим оно не погонится, «а нагому, босому шумит разбой».

Молодец тому сну не поверил, и вот Горе-Злочастие является ему опять во сне в образе архангела Гавриила и рисует преиму­щества вольной жизни нагого-босого, которого и не бьют, и не му­чают, и из раю не выгоняют. Этому сну молодец поверил, пропил своё имущество, скинул с себя платье гостиное, надел гуньку ка­бацкую и пошёл путём-дорогою в незнаемые края. По дороге ему встречается река, за рекою - перевозчики, и они требуют от мо­лодца плату за перевоз, а дать ему нечего. Сидит молодец весь день до вечера у реки не евши и в отчаянии решает броситься в быструю реку, чтобы избавиться от своей тяжёлой участи, но Горе - босое, нагое, лыком подпоясанное - выскакивает из-за камня и удерживает молодца. Оно напоминает ему о его непослу­шании родителям, требует, чтобы молодец покорился и поклонил­ся ему, Горю, и тогда он будет перевезён через реку. Молодец так И поступает, становится весел и, идя по берегу, запевает песенку:

Беспечална мати меня породила,

гребешком кудерцы розчёсывала,

драгими порты меня одеяла

и отшед под ручку посмотрила:

«хорошо ли моё чадо в драгих портах? -

А в драгих портах чаду и цены нет!»

Понравилась перевозчикам несня молодца, перевезли они его безденежно на другую сторону реки, накормили, напоили, одели в крестьянское платье и посоветовали вернуться с раскаянием к родителям. Направился молодец в свою сторону, но Горе ещё сильнее преследует его:

Полетел молодец ясным соколом,- а Горе за ним белым кречатом; молодец полетел сизым голубем,- а Горе за ним серым ястребом; молодец пошёл в поле серым волком, а Горе за ним з борзыми выжлецы...

Нет способа уйти от Горя-Злочастия, которое к тому же теперь научает молодца богато жить, убить и ограбить, чтобы его за то повесили или кинули с камнем в реку. Тут-то молодец вспоминает «спасённый путь» и идёт постригаться в монастырь, а Горе остаёт­ся у святых ворот и впредь к молодцу уже не привяжется.

Во всей предшествующей русской литературе мы не найдём про­изведений, в которых рассказывалось бы о судьбе обыкновенного мирского человека и излагались основные события его жизни. В старинной повествовательной литературе фигурировали или по­движники, святые, или - реже - лица исторические, чья жизнь, точнее «житие», описывалась в традиционном стиле условной цер­ковной биографии. «Повесть о Горе и Злочастии» говорит о судьбе безвестного молодца, нарушившего заповеди старины и тяжело за это поплатившегося. Избавляет молодца от окончательной гибели «спасённый путь», приводящий его в монастырь, у стен которого отстаёт от него по пятам преследующее его Горе-Злочастие. Моло­дец вздумал было пренебречь старинным укладом жизни и мора­ли, решил жить «как ему любо», не считаясь с родительскими за­претами, и отсюда пошли все его злоключения. Он чуть было не встал уже совсем на ноги после своего первого крушения, стал - по совету добрых людей - жить так, как учили его родители, но слишком возомнил о себе, понадеялся на себя и на свою удачу, расхвастался, и тут-то завладело им неотвязное Горе-Злочастие, сломившее его непокорство, превратившее его в жалкого, потерявшего себя человека. Образ «Горя-Злочастия» - доли, судьбы, как он встаёт в нашей повести,- один из значительнейших литератур­ных образов. Горе одновременно символизирует внешнюю, враждебную человеку силу и внутреннее состояние человека, его ду­шевную опустошённость. Оно как бы его двойник. Молодец, вырвавшийся на волю из очерченного благочестивой стариной кру­га, не выдерживает этой воли и находит себе спасение уже не в тра­диционной обстановке мирского быта, из которого он позволил се­бе выйти, а в монастыре, где ему заказано всякое проявление са­мостоятельного почина, дозволенное даже строгими формами домостроевского уклада. Такова та тяжёлая расплата, которая па­дает на голову юноши, отступившего от заветов отцов, вздумавшего жить как ему хочется, а не как велит богоспасаемая старина. За ней, за стариной, пока оказывается победа, она пока торжествует над просыпающимися индивидуалистическими порывами молодого поколения. В этом основной смысл повести, очень талантливо изо­бражающей судьбу «детей» на переломе двух эпох.

Характерно, однако, что монастырская жизнь трактуется в по­вести не как идеал, даже не как норма, а как своего рода исключе­ние для тех, кто не сумел наладить свою мирскую жизнь по пра­вилам, какие предписывала веками сложившаяся традиция. Обра­щение к монастырю является для молодца печальным, но един­ственным выходом из его неудачно сложившейся жизни. Недаром заглавие повести обещает рассказать, как Горе-Злочастие - злая сила, овладевшая молодцом, довело его до иноческого чина. Монашеское житие, трактовавшееся ещё недавно как лучшая и са­мая высокая форма жизни, к которой должен стремиться всякий благочестивый человек, в нашей повести оказывается уделом греш­ника, монастырём искупающего свои тяжёлые заблуждения. Так мог рассуждать скорее всего автор, сам принадлежавший не к мо­нашеской, а к светской среде. За эту же принадлежность говорит и весь стиль повести, насквозь проникнутый светским фольклорным элементом, и самый образ Горя-Злочастия, злой доли, отличный от традиционного образа врага человеческого рода - дьявола. В быто­вой обстановке, нашедшей себе отражение в повести, имеются кое-какие намёки на консервативный купеческий уклад жизни, и очень вероятно, что и сам автор её принадлежал к той же консервативной купеческой или близкой к ней среде посадских людей.

Устнопоэтическая стихия окрашивает собой «Повесть о Горе и Злочастии» чуть ли не на всём её протяжении. Прежде всего бро­сается в глаза почти полное тождество метрического строя повести со строем былинного стиха; далее обращают на себя внимание бы­линные общие места (как приход на пир и похвальба на пиру), присутствующие и в нашей повести. С былинным стихом связывает повесть и приём повторения отдельных слов («надейся, надейся на меня, брата названова»; «и оттуду пошёл, пошёл молодец на чюжу сторону»; «под руку под правую» и т. д.), и приём тавтологических сочетаний («кручиноват, скорбен, нерадостен», «украсти-ограби-ти», «ясти-кушати», «род-племя» и т. д.), и употребление постоян­ных эпитетов («буйны ветры», «буйна голова», «быстра река», «зе­лено вино», «дубовый стол» и т. д.). Немало общего в «Повести о Горе и Злочастии» со стилем не только былины, но и устной ли­рической песни, во многом, впрочем, совпадающим с былинным стилем.

Но рядом с указанными элементами устнопоэтической тради­ции в повести явственно даёт себя знать и традиция книжная. Она обнаруживается в первую очередь во вступлении к повести, изла­гающем происхождение греха на земле после нарушения Адамом и Евой заповеди божьей о невкушении плода виноградного. Присутствует она и в последних строках повести. И вступление и заключение сближают её с произведениями житийного жанра. Сказывается книжная традиция и в некоторых типично книжных эпитетах повести, и в тематической близости её к книжным произ­ведениям на тему о пьянстве.

Злоключения молодца, власть над ним Горя-Злочастия явились результатом его пьяного разгула, как и наказание Адама и Евы объясняется в повести тем, что они вкусили «плода винограднаго», т. е. плода пьянственного,- в отступление от Библии, где сказано, что они вкусили от древа познания добра и зла. «А гнездо мое и вотчина во бражниках». На тему о губительном действии на че­ловека хмельного пития написан у нас ряд произведений. Ещё в XV в. на Руси известно было в рукописях «Слово Кирилла-фи­лософа словенскаго», облечённое в форму обращения «ко всякому человеку и ко священному чину, и ко князем и боляром, и ко слу­гам и купцем, и богатым и убогим, и к женам». В нём речь ведёт сам хмель, пользуясь при этом пословицами и поговорками, как например в следующей фразе: «Лежати долго - не добыти добра, а горя не избыти. Лежа не мощно бога умолити, чести и славы не получити, а сладка куса не снести, медовые чаши не пити, а у кня­зя в нелюбви быти, а волости или града от него не видати. Недос­татки у него дома сидят, а раны у него по плечам лежат, туга и скорбь - по бедрам гладом позванивает» и т. д.

Очевидно, на основе «Слова Кирилла-философа» в XVII в. воз­никает ряд прозаических и стихотворных произведений о хмеле, сменившем апокрифическую виноградную лозу, упоминаемую и в «Повести о Горе и Злочастии». Таковы «Повесть о высокоумном хмелю и худоумных пьяницах», «Повесть, от чего суть уставися винное питие», притча о хмеле, легенда о происхождении винокуре­ния, «Слово о ленивых и сонливых и упиянчивых», стихи «покаян­ны о пьянстве» " и др. В некоторых из этих произведений, как и в «Слове Кирилла-философа», сам хмель говорит о том, какие бе­ды причиняет он тем, кто к нему привержен. Так, в «Повести о вы­сокоумном хмелю» он заявляет связавшему его отрезвившемуся пьянице: «Если начнет любить меня богатый, досилю его скорбна и глупа, и будет в роздраннои ризе и утлых сапогах ходить, а у лю­дей начнет взаймы просить... Если содружится со мной какой муд­рый и умный коего чину мастеровой человек, отыму у него мастер­ство и ум его и смысл, и учиню его в воле своей, и сотворю его как единого от безумных» и т. д.

В позднейших записях сохранилось большое количество песен о горе - великорусских, украинских и белорусских. В одной груп­пе этих песен разработан мотив горя в применении к женской доле, в другой - он связан с образом доброго молодца. В обеих группах мы находим много совпадений с повестью не только в тех или иных ситуациях, но даже в поэтических формулах и отдельных выраже­ниях. Однако точно определить, в каких случаях влияли песни на повесть и в каких случаях было обратное влияние,- очень затруд­нительно. То обстоятельство, что мы обладаем значительной пе­сенной традицией, связанной с темой о горе, а повесть дошла до нас всего лишь в одном списке, что не свидетельствует о широкой её популярности, заставляет предполагать, что устнопоэтическое воздействие на повесть было сильнее, чем воздействие обратное.

Такой широкий доступ фольклора в книжную литературу, ка­кой мы видим в нашей повести, мог иметь место только в XVII в., когда народная поэзия получает особенно широкий доступ в книж­ную литературу и оказывает на неё особенно сильное влияние. Вся предшествующая история русской литературы не даёт нам ни од­ного образца, который мог бы сравниться с «Повестью о Горе и Злочастии» по силе присутствующих в ней богатейших залежей народно-поэтического материала ".

Подготовка текста и комментарии Н. С. Демковой

ПОВЕСТЬ О ЕРУСЛАНЕ ЛАЗАРЕВИЧЕ

СКАЗАНИЕ И ПОХОЖДЕНИЕ О ХРАБРОСТИ, О МЛАДОСТИ, И ДО СТАРОСТИ ЕГО БЫТИЯ, МЛАДАГО ЮНОШЫ И ПРЕКРАСНАГО РУССКОГО БАГАТЫРЯ, ЗЕЛО ПОСЛУШАТИ ДИВНО, ЕРУСЛОНА ЛАЗАРЕВИЧА

Бысть во царстве царя Картауса Картаусовича дядюшка ево, князь Лазарь Лазаревичь, а жена у него Епистимия, а сына родила Еруслона Лазаревича. И какъ будетъ Еруслонъ Лазаревичь четырехъ летъ по пятому году, и сталъ ходить на царев дворъ и шутить шутки не гораздо добры: ково хватить за руку — у тово рука прочь, ково хватить за голову — у того голова прочь, ково хватить за ногу — у того нога прочь.

И тутъ промеж себе князи и боляре и сильныя гости учали советъ сотворяти: «Поидемъ мы бити челомъ к царю Картаусу Картаусовичю, и речемъ ему: „Есть у тебя, царю, дядюшка князь Лазарь Лазаревичь, а у него сынъ Еруслон Лазаревич, и ходить он ко царю на двор, и шутить шутки с нашыми детми не гораздо добры: ково хватить за голову — у того голова прочь, ково хватить за ногу — у того и нога прочь"». И что зговоритъ царь Картаусь ко своему дядюшке: «Гой еси дядюшка Лазарь Лазаревичь! Есть у тебя сынъ Еруслон Лазаревичь, и он ходить ко царю на дворъ, и шутить шутки не гораздо добры; и сынъ твой во царствъ не надобенъ, — лутчи ево вонь выслать ис царства».

И тутъ стал князь Лазарь Лазаревичь, услышал от царя Картауса Картаусовича себе слово кручинное, поехал от царя невеселъ, повесил свою буйну главу ниже плечь своих.

Ажио встречаетъ сынъ его Еруслон Лазаревичь, не доеждаючи отца своего, слазить з добра коня богатырского, бьетъ челомъ о сыру землю: «Многолетное здравие государю моему батюшку, князю Лазарю Лазаревичю! Какъ тебя, государя моего, Богъ милует? Что ты от царя не веселъ едешь? Или тебъ у царя место было не по обычаю, или тебе от царя было слово кручинное?»

И говорить ему князь Лазар Лазаревичь: «Место мне у царя было по обычаю; стольники и чашники доходили до меня; одно мне от царя было слово кручинное. Когда бываютъ дети отцу и матери на потеху, а под старость — на перемену, и по смерти — поминок; а ты мне, дитятко, смолода — не на потеху, а под старость — не перемена, а по смерть — не поминокъ! Да ходишь ты, дитятко, ко царю на двор и шутишь шутки не гораздо добры: ково хватишь за руку — у того рука прочь, ково хватишь за голову — у того голова прочь, ково хватишь за ногу — у того нога прочь; и на тебя князия и боляра били челомъ; царь тебя ис царства велел вонъ выслать».

И Еруслонъ Лазаревич стоячи усмехнулся, а самъ говорить таково слово: «То мне, государь батюшко, за обычай, что велел меня ис царства вон выслать; одна на меня кручина, батюшко, великая: ходил я по твоимъ стоиламъ и по конюшнямъ, во аграмаках и в коняхъ, и в жеребцах не мог себе лошатки выбрати, коя бы мне по обычаю и могла бы мне послужить».

И тутъ седши Еруслон Лазаревичь на свой доброй конь, и поехал ко двору своему. И приехалъ в домъ отца своего, учалъ прощатца у отца своего и у матери в чистое поле гулять. И отецъ князь Лазарь Лазаревичь и мати его Епистимия отпущаетъ его, и даютъ ему 20 отроковъ, 50 мудрых мастеров, и велели делать близ моря каменную полату.

И тутъ мастеры при мори каменную полату зделали въ 3 дни и гонца послали; и гонецъ посланныя речи сказал, что, де, та полата зделана на бреге моря.

И тут Еруслон Лазаревичь учал у отца своего и у матери просить благословения. И они его благословили, и поехал Еруслонъ Лазаревичь в каменную полату.

И отецъ его отпущаетъ за нимъ наряду и имения многое множество, и злата, и сребра, и скатного 1 жемчюга, и камения драгаго, самоцветного, и всякого обилия много; отпустил ему коней добрых доволно, на службу ему дал сто отроковъ избранныхъ и вооруженных. И Еруслон Лазаревичь не емлетъ себе и ни единого отрока и отцовы казны ни единаго пенязя, ни скатного жемчюгу, ни драгаго камения, ни добрых коней, и ни единаго себе отрока, и все отпустилъ назадъ, только себе взял седло черкаское да узду тасмяную 2 , да войлочки косящаты 3 .

И приехал Еруслон Лазаревич к морю, и вшелъ в белокаменную полату, и постлал под себя войлочки косящатые, а в головы положилъ седло черкаское да узду тасмяную и легъ опочевать.

И поутру встав Еруслонъ Лазаревичь, рано учалъ ходить по диким заводямъ и по губамъ морскимъ, и учал гусей и лебедей стреляти, и серых птицъ, и темъ себя кормилъ.

И ходил Еруслон Лазаревичь месяцъ, и другой, и третей, ажио нашел сокму 4 ; въ шыритину та сокма пробита какъ доброму стрельцу стрелить, а в глубину та сокма пробита какъ доброму коню скочить. И стоячи на той сокме, Еруслон удивился и говоритъ таково слово: «Кто, де, по сей сокме ездитъ?»

Ажио, де, по той сокме ездитъ богатырь, стар человекъ, конь под нимъ сифъ 5 — Алокти-Гирей. И увидевъ стар человекъ младаго юношу, и слазилъ с своего з добра коня, бьетъ челомъ о сыру землю: «Многолетное здравие государю моему Еруслону Лазаревичю! Какъ тебя, государя моего, Богъ милуетъ? Почто ты, государь, в сие место, в таковую пустыню заехалъ, и кои тебя ветри завеели?»

И говорить ему Еруслонъ Лазаревичь: «Брате стар человекъ! Почему ты меня знаешь и именемъ называешь?» И говорить ему стар человекъ: «Государь мой Еруслон Лазаревичь! Какъ мне тебя не знать и именемъ не назвать? Я старой слуга отца твоего, стерегу в поле лошадиное стадо тритцать три лета и ежжу ко отцу твоему по-одинова на год поклонитися, и жалованье беру, и язъ тебя знаю».

И говоритъ ему Еруслон Лазаревичь: «Брате стар человекъ! Как тебя по имени зовутъ? И мне бы тебя добромъ пожаловать!» И говоритъ ему стар человекъ: «По имени зовутъ меня, государь, Ивашко Сивой конь, Алогти-Гирей, горазной стрелецъ, сильной борецъ, в полку багатырь».

И говоритъ ему Еруслон Лазаревичь: «Я сюды зашел волею: похотелъ в поле казаковать, и горести принять, и желание получить. Язъ топере робенокъ младъ, учалъ с неразумия играть во дворъ з боярскими детми и с княженецькими, и шутки шутить учалъ не горазно добры, и царь того не залюбилъ — велелъ меня ис царства вон выслать. Да то мне не кручина, что велелъ меня царь ис царства вонъ выслать, только одна кручина великая, что ходил я у отца своего по стойламъ и по конюшнямъ, во аграмаках и в жеребцах не мог себе выбрать лошади, коя бы мне могла послужить».

И говоритъ ему Ивашко Сивой конь, Алогти-Гирей, гораздой стрелецъ, силной борецъ, в полку богатырь: «Государь Еруслон Лазаревич! Есть у меня конь сифъ, подлас 6 , и буде те ево поймаешь, и онъ тебе будетъ служить; а буде ты ево не поймаешь, и тебе ево во веки не видать».

И говоритъ ему Еруслон Лазаревичь: «Брате Ивашко! Какъ мне того видети коня?» И говоритъ ему Ивашко: «Государь Еруслонъ Лазаревичь! Видети того жеребца по утру рано на зоре, какъ погоню на море поить лошадей». И Еруслонъ Лазаревичь легъ почивать в каменной полате.

И поутру рано встав, Еруслон Лазаревичь пошел на сокму и взялъ с собою узду тасмяную, и вста в сокровенномъ месте, под дубомъ. Ажио Ивашко лошади к морю пригнал, и Еруслон Лазаревичь посмотрилъ на море, де, ажио жеребецъ пьетъ, и на море волны встают, по дубамъ орлы крекчутъ, по горамъ змеи свищутъ, и никакой человекъ на сырой земле стояти не можетъ. И Еруслон Лазаревичь удивился.

Какъ будетъ жеребецъ против Еруслона Лазаревича, и Еруслонъ Лазаревичь ударил наотмашь, и конь доброй пал на окарачки. И хватаетъ его Еруслон Лазаревичь, добра коня, за гриву, и наложил на добра коня узду тасмяную, и повел его к полате белокаменной. А Ивашко за нимъ поехалъ.

И приехал Еруслон Лазаревичь к полате белокаменной, и учал седлать того жеребца, и оседлалъ, и учалъ поеждивать; и рад бысть велми, что ему служить можетъ.

И говорить ему Еруслонъ Лазаревичь: «Брате Ивашко Сивой конь, АлогтиТирей, силной борецъ, горазной стрелецъ, в полку богатырь! Какъ жеребцу имя дать и какъ ево назвать?» И говорит ему Ивашко Сивой конь: «Государь Еруслонъ Лазаревичь! Когда можетъ холопъ прежде государя такову животу имя дать или какъ его назвать?» И назвалъ его Еруслонъ Лазаревичь, добра коня, Арашем вещимъ.

И говоритъ ему Еруслонъ Лазаревичь: «Брате Ивашко, поедь ты ко отцу моему и к матери, и поправь имъ от меня челобитье, и скажи имъ, что поехал в чистое поле гулять и изъезжать князя Ивана, руского богатыря, и добраго коня себе добылъ, что может ему послужить». И говоритъ Ивашко: «Государь мои Еруслон Лазаревичь! Поедь з Богомъ!»

И Еруслонъ Лазаревичь поехал ступью бредучею, а Ивашко провожалъ его и поехалъ за ним во всю пору 7 лошадиную. И Еруслон Лазаревичь выпередилъ Ивашка и из очей у него выехал.

А Ивашко воротился от Еруслона прочь, и поехалъ ко царству царя Картауса Картаусовича и ко князю Лазарю Лазаревичю, и сказал ему от Еруслона посланныя речи, и куды он поехал, и добра коня себе добылъ, что тотъ конь может ему послужить.

И отецъ ево князь Лазарь Лазаревичь и мати его Епистимия о сыне своемъ возрадовались, о томъ Ивашка честно дарили великими дарми, и отпустили его в чистое поле к своей службе, где ему преж дано приказано, у коней. А Еруслон Лазаревичъ поехал в чистое поле.

И ехал мъсяцъ, и другой, и третей, ажио наехал Еруслонъ Лазаревичь в чистъ поле рать-силу побитую. И въехал Еруслон Лазаревичь в тое ратное побоище, и крыкнул громко голосомъ: «Есть ли в сей рате живъ человекъ?» И говоритъ ему живъ человекъ: «Государь Еруслон Лазаревечь! Ково ты спрашиваешь или кто тебе надойбенъ?» И говоритъ ему Еруслонъ Лазаревичь: «Брате, живъ человекъ! Чья рать-сила побитая, и хто ея побивалъ?» И говорить ему живъ человекъ: «Государь Еруслонъ Лазаревичь! Та рать-сила побитая лежитъ Феодула царя, змия, а побивал ея князь Иванъ, руской богатырь, а доступаетъ у него прекрасныя царевны Кондурии Феодуловны, ищетъ ея за себя взять, неволею».

И говоритъ ему Еруслонъ Лазаревичь: «Брате, живъ человекъ! Далече ли ево сустигать?» И говоритъ ему живъ человекъ: «Государь Еруслонъ Лазаревичь! Недалече его съезжать, князя Ивана, руского багатыря: объедь ты сию рать-силу побитую, и уведаешь коней следъ».

И Еруслон Лазаревичь объехалъ рать-силу побитую, и нашед ступь коневью ис копытъ: скакано з горы на гору, долы и подолки вон выметываны. И Еруслон Лазаревичь поехал тем же путемъ, и сталъ скакать з горы на гору, долы и подолки вон выметывалъ. И говорить самъ себе: «Конь коня лутчше, а молодецъ молотца и давно удалея!»

И едетъ месяцъ, и другой, и третей, и наехал в чистъ поле шатер стоить, а у бела шатра доброй конь стреноженъ, на белой полете 8 зоблетъ 9 белоярую пшеницу. И Еруслон Лазаревичь припустил добра коня Араша вещаго к тому же корму, а самъ пошелъ в белъ шатеръ, ажио въ беле шатре опочевает млад молодец замертво. И Еруслон Лазаревич вынял у себе саблю булатную, и хощет его скорой смерти предать; а самъ себе подумал: «Не честь мне будетъ, не хвала, что сонного убить: сонной человекъ, аки мертвой». И Еруслонъ Лазаревичь легъ опочевать в шатръ, на другой стороне, и уснулъ крепко.

И князь Иван, руской богатырь, пробудился и вышелъ из шатра вон, и посмотрил на свой доброй конь: ажио ево добрый конь далече отбитъ, и щиплетъ траву в чисте поле, а на белой полете чюжь конь, незнаемъ, и зоблетъ белуярую пшеницу.

И князь Иван, руской багатырь, вшел в шатер и посмотрил: ажио в беле шатре, на другой сторонъ, спитъ млад молодецъ. И князь Иванъ, руской багатырь, вынял саблю булатную и хощетъ его смерти предать. А самъ себе подумал: «Не честь мне будетъ, не хвала молодецкая, сонного человека убить: сонной человъкъ аки мертвой».

Учал будить: «Стань, человъче, убудись! Не для ради моего бужения, для ради своего спасения! Не ведаешь, что не по себе товарыща избираешь, за то рано напрасною смертию умрешь! За что лошадь свою к чюжему корму припущаешь, а самъ не спросясь в чужей шатер ходишь? За то люди напрасно много крови проливаютъ! И какъ еси тебя зовутъ по имени, и откуды ездишь, и какова отца сынъ?»

И говоритъ ему Еруслон Лазаревич: «Господине, князь Иванъ, руской богатырь! Язъ еду от Картаусова царства, отецъ у меня князь Лазарь Лазаревичь, а мати у меня Епистимия, а меня зовут Еруслономъ. А добра коня к чюжему корму припустил, что ему стоять без корму неугодно, а твоего коня прочь не отбивал. Что ты говоришь — не гораздо ладно! Когда бываютъ люди добрые,и они прежь худыхъ речей пьютъ и ядятъ, и потешаютца, и в чисте поле разъезжаются. Есть ли у тебя, князь Иванъ, руской багатырь, чемъ вода черпати?» И говоритъ ему князь Иван, руской богатырь: «Есть у меня чара, чемъ вода черпать»

И говоритъ ему Еруслонъ Лазаревичь: «Князь Иван, руской богатырь! Когда тебе есть чемъ вода черпать, и ты почерпни воды и умойся, да и мне подай!» И говорит князь Иванъ, руской багатырь: «Еруслон Лазаревичь! Тебе вода черпать да и мне подавать, а ты дитя молодое!» А в те поры Еруслонъ Лазаревичь шти летъ по седьмому году пошло.

И говорить Еруслон Лазаревич: «Князь Иван, руской багатырь! Тебе вода черпать да и мне подавать! Не имав птицу — да теребишь, а добра молотца не отведав — да хулишь и хулу возлагаешь». И говорит Иванъ, руской багатырь: «Я во князех князь, а в боярех боярин, а ты казакъ! Тебе вода черпать да и мне подавать!»

И говорит ему Еруслонъ Лазаревичь: «Язъ в чисте поле багатырь, и у царей во дворъ багатырь; а ты когда у царей во дворе — и тогда ты князь, а когда ты в чисте поле — и тогда ты песъ, а не князь! Тебе вода черпать да и мне подавать!»

И видитъ князь неминучюю беду, и взем чару, и почерпаетъ воду, и самъ умылся, да и ему подал.

И Еруслонъ Лазаревичь умылся, и садился на свои добрыя кони, и князь Иванъ, руской багатырь, поехал во всю пору лошадиную, а Еруслон поехал ступью бредучею. И понадогнал Еруслонъ Лазаревичь, и ударил своего добраго коня Араша вещаго по окаракамъ, и выпередилъ князя Ивана, руского багатыря, и помолился: «Боже, Боже, Спасъ милостивъ! Дай мне, Господи, всякого человека убить копьемъ, тупымъ концемъ!»

И оборотил Еруслон свое долгомерное копье тупымъ концемъ, и ударил князя Ивана, руского богатыря, долгомернымъ своимъ копьем, и вышибъ его изъ седла вон; и Арашъ, его вещей конь, наступил на доспешное ожерельецо 10 . И обратил Еруслон Лазаревичь свое копье долгомерное острымъ концемъ, и хощетъ его смерти предать.

И говоритъ ему князь Иванъ, руской багатырь: «Государь Еруслонъ Лазаревичь! Не дай смерти, дай живота! Прежь сего у нас брани не бывало, а и впредь не будетъ!»

И Еруслон Лазаревичь слазил з добра коня, и принимаетъ его за правую руку, и целуетъ его во уста сахарныя, и называетъ его братомъ. И поехалъ Еруслон Лазаревичь ко белу шатру, ажио и братъ его за нимъ. И припустили своих добрых коней к одному корму, и сами пошли в белъ шатеръ, и учали пити, и ясти, и веселитися.

И как будутъ оба на-веселие, и говоритъ ему Еруслон Лазаревичь: «Брате, князь Иванъ, руской багатырь! Ехал я в чисте поле, и наехал я две рати побитыя лежатъ, и кто ихъ побивал?» И говорит князь Иванъ, руской багатырь: «Та рать-сила побитая Феодула-царя, змия, и побивал язъ. А доступаю у него яз прекрасныя царевны Кондурии Феодуловны, и хощу ея за себя взять; а сказываютъ, что ея краше на свете нетъ; и взавтра у меня будет останошной 11 бой. И ты, Еруслонъ Лазаревичь, встань въ сокровенномъ месте, и посмотри моей храбрости». И потешався, легли спать.

И поутру, встав рано, князь Иванъ, руской багатырь, оседлав своего добраго коня и поехал в чистое поле, а Еруслонъ Лазаревичь пошел пешь и въсталъ в сокровенномъ месте, и учал смотрить; и какъ приедетъ на князя Ивана, руского богатыря, Феодулъ-царь, змия, конных и вооруженных отроков 30 000, по морю и по брегу.

И не ясен соколъ напущаетца на гуси-на лебеди, напущается Иванъ, руской богатырь, на рать Феодула-царя, змия, и побилъ, и присекъ, и конемъ притоптал 20 000, и самого Феодула-царя, змия, убилъ, и которые остались — люди малыя и старыя, и некому против Ивана, руского багатыря, битись. И взялъ князь Иванъ, руской багатырь, прекрасную царевну Кондурию Феодуловну, и повелъ ея к своему шатру, а достальная сила Феодула-царя, змия, воротилась к своему царству.

И привелъ князь Иван, руской багатырь, в белъ шатер Кондурию Феодуловну; а Еруслонъ Лазаревичь за нимъ тут же пришелъ в шатер; и учали пити и ясти, и веселитися. И легъ опочевать с нею Иван, руской багатырь, а Еруслон из шатра вон вышел.

И говоритъ князь Иванъ, руской багатырь: «Милая моя, прекрасная царевна Кондурия Феодуловна! Для тебя язъ со отцемъ твоимъ великую брань сотворилъ, и отца твоего убилъ, а силы прибилъ и присекъ, и конем притоптал больше 50 000, а все для тебя. Есть ли тебя на свете краше, а моего брата Еруслона храбрее и сильнее?»

И говоритъ ему царевна Кондурия: «Государь Иванъ, руской багатырь! Кровь отца моего и воинских людей не по красоте моей пролита, но по грехам; я, государь, что за красна! А есть, государь, в чисте поле, в беле шатре, три девицы царя Богрия, а по имени зовутъ их: болшая — Прондора, а середняя — Мендора, а меншая — Легия. А которая, государь, пред нимъ предстоящая последняя, стоитъ день и нощь, — та вдесетеро меня краше! А язъ что за красна и хороша? Когда я была у отца своего и у матери, а тепере — полоняничное тело: волен Богъ да и ты со мною! А есть, государь, под Индейскимъ царствомъ, служитъ у царя Далмата человекъ, а зовутъ его Ивашкомъ, Белая Япанча. А слыхала язъ у отца своего, уже он стережетъ в чисте поле на дороге 33 лета, а во царство мимо ево никаковъ багатырь не проезживал, ни зверь не прорыскивал, ни птица не пролетывала; а язъ, государь, брата твоего Еруслона Лазаревича храбрости не видала и не слыхала, кои у нихъ храбрее».

И Еруслонъ Лазаревичь все то слышал, и богатырское сердце неутерпчиво: входитъ в белъ шатеръ, образу Божию молится, брату своему поклоняетца, и с нимъ прощаетца, и садитца на свой доброй конь, и поехал в чистое поле гулять, ко Индейскому царству, поклонитися царю Далмату да свидетца со Иваномъ, Белой Епанчой.

И едетъ мъсяцъ Еруслон Лазаревичь, месецъ, и другой, и третей, а самъ себе подумалъ: «Поехал я, де, въ дальнюю страну, а не простился я ни со отцемъ, ни с матерью, и не видали оне меня, какъ еждю на добромъ коне!» И воротился Еруслонъ Лазаревичь во царство царя Картауса Картаусовича, и ко отцу своему, и к матери.

И едетъ месяцъ, и другой, и третей, и доехал до царства царя Картауса Картаусовича. Ажио подъ царствомъ царя Картауса стоить Данило Белой князь, а с нимъ войско 90 000, и похваляетца царство за щитомъ 12 взять, и царя Картоуса взять жива, и князя Лазаря Лазаревича, и 12 богатырей.

И увидевши Еруслон Лазаревичь под царствомъ рать-силу великую, и поступить к бою нечемъ: нетъ у Еруслона ни щита крепкаго, ни копья долгомерного, ни меча остраго. И поехалъ Еруслон Лазаревичь ко двору и ко градной стене, и видели ево, что едетъ Еруслонъ, и отворили ему ворота градныя, ажио отецъ ево ездитъ во объеждихъ головах.

И Еруслон Лазаревичь, не доезжаючи отца своего, слазить з добра коня, бьетъ челомъ о сыру землю: «Многолетное здравие государю моему батюшку, Лазарю Лазаревичю! Какъ тебя, государя моего, Бог милуетъ, и что ты, государь, ездишь невеселъ, кручиноватъ?»

И говорит князь Лазарь Лазаревичь: «Дитятко мое милое, Еруслонъ Лазаревичь! Какъ быть мнъ веселу? Приехал под наше царство князь Данило Белый, а с нимъ войска 90 000, конных и вооруженных; и похваляетца царство наше за щитомъ взять, а царя Картауса и 12 богатырей хощетъ к себе взять».

И говоритъ Еруслон Лазаревичь: «Государь мой батюшко, князь Лазарь Лазаревичь! Пожалуй ты мне свой крепкой щитъ и копье долгомерное, и язъ учну с татары дело делать!»

И говоритъ ему князь Лазарь Лазаревичь: «Дитятко мое милое, Еруслонъ Лазаревичь! Ты дитятко молодое, не бывал на деле ратномъ, и услышишь свистъ татарской, и ты устрашишься их, и онъ тебя убьют».

И говоритъ ему Еруслон Лазаревичь: «Не учи, батюшко, гоголя на воде плавать, а багатырского сына с татары дело делать».

И даетъ ему князь Лазарь Лазаревичь свой крепкой щитъ и копье свое долгомерное, и Еруслонъ Лазаревичь емлетъ щитъ под пазуху, а копье в руку, и выехал Еруслон Лазаревичь в чистое поле гулять, и учал побивать рать-силу князя Данила Белого, и прибил, и присекъ рать-силу татарскую, и поймал самого князя Данила Белого, и взял на него клятву, что ему, князю Данилу Белому, ни детем его, ни внучатамъ под царство царя Картауса не приходить; и какъ приидетъ опять под царство царя Картауса, и какъ выдастъ Богъ в руки, и ему живому не быть. И отпустил его во свою землю, ко граду его. А войско толко осталось 2000.

Как едет Еруслон Лазаревичь ко царству Картаусову, и встречаетъ его самъ царь Картаусъ за градомъ, и Лазарь Лазаревичь, и 12 богатырей. И Еруслонъ Лазаревичь, не доезжаючи отца своего и царя Картауса, слазить с своего з добра коня, бьетъ челомъ о сыру землю: «Многолетное здравие царю Картаусу и государю моему батюшку, князю Лазарю Лазаревичю! Какъ васъ, государей моихъ, Богъ милуетъ?»

И говорить царь Картаус: «Виноват я, Еруслонъ Лазаревичь, пред тобою, что велелъ тебя ис царства вонъ выслать; и ныне ты живи у меня в царстве, и емли городы с пригоротками и с красными селами; казна тебе у меня не затворена, а место тебе подле меня, а другое — противъ меня, а третий — где тебе любо».

И говорить ему Еруслонъ Лазаревичь: «Государь царь Картаус! Не надобе мне твоей ничего, и не повадился я у тебя во царствъ жить, повадился я в чисте поле казаковать». И прикушал Еруслон Лазаревичь хлебца маленько у царя, и простился со царемъ и со отцемъ своимъ, и с матерью, со всемъ царством, и поехал в чистое поле.

И ехал полегодищное время, ажио наехал в чистъ поле шатеръ, а в беле шатръ три девицы седятъ: Прондора да Мандора да Легия, царевны, дочери царя Богрия; таковых прекрасных на свете нетъ. А делаютъ дело ручное. И вшел к ним Еруслон Лазаревичь в белъ шатер, забылъ образу Божию молиться, что сердце его разгорелось, юность его заиграла, и емлетъ себе большую сестру, прекрасную царевну Прондору за руку, а темъ сестрамъ велелъ из шатра вон вытъти, а сам с нею легъ спать на постелю, и говоритъ ей: «Милая моя, прекрасная царевна Богриевна! Есть ли на семъ свете тебя краше, а меня храбрее?» И говоритъ ему прекрасная царевна Прондора: «Государь Еруслонъ Лазаревичь, что я за красна? Когда я была у отца своего и у матери, тогда яз была и красна, и хороша, а нонеча язъ полоняное тело. А есть, государь, подъ Индейскимъ царствомъ, у царя Далмата, человекъ, а зовутъ ево Иванъ, а прозвище Белая Япанча, и стоитъ в чисте поле на дороге; мимо ево никакой человекъ не прохаживал, ни богатырь не проеждивал, ни зверь не прорыскивалъ, ни птица не пролетывала, и никакой богатырь не проеждивал, а ты что за храбръ? Обычная твоя храбрость — что ты насъ, девокъ, разъгнал... грабилъ!»

И стал Еруслон Лазаревичь с постели, и взял острую саблю свою и отсекъ ей голову, да и пот кровать бросил. И емлетъ себе на постелю вторую сестру, Мендору, и говоритъ ей Еруслон Лазаревичь: «Милая, прекрасная Мендора Богриевна! Есть ли на семъ свете тебя краше, а меня храбрее?» И она ему те же речи сказала, и он ей главу отсекъ и под кровать бросил.

И емлетъ третьюю девицу, Легию, к себе на кровать и говоритъ ей: «Милая моя, прекрасная царевна Легия! Есть ли тебя на семъ свете краше, а меня храбреъе?» И говоритъ ему Легия, девица: «Государь Еруслон Лазаревичь! Язъ что за красна и хороша? Когда я была у отца своего во царствъ, тогда я была красна и хороша, а ныне — полоняное тело. Которое ты у меня красоты захотелъ? А есть, государь, под Индийским царствомъ, у царя Долмата, человек, а зовут его Ивашко, а прозвище Белая Япанча; а стоить он на дороге в чисте поле; мимо его никаков богатырь не проезживал, ни зверь не прорыскивал, и никаков человекъ не проезжживал, ни птица не пролетывала. А я у васъ не ведаю, кои храбрее и сильнее. Да есть, государь, во граде Дербие, у царя Фарфоломея царевна Настасья; которая, государь, предъ нимъ предстоящая, и та вдесятеро меня краше!»

И тутъ Еруслон Лазаревичь, став с постели, и говорить ей таково слово: «Милая моя, прекрасная царевна Легия! Живи ты в чисте поле, не бойся никого, а сестеръ своих схорони».

И Еруслонъ Лазаревичь селъ на свой доброй конь и поехалъ в чистое поле, ко Индейскому царьству, ко царю Далмату поклонитися да свидетца с Ивашком, Белой Епанчей.

И едет Еруслон Лазаревичь месяцъ, и другой, и третей; а в те поры Еруслонъ Лазаревичь седми летъ; и доехалъ: ажио в чисте поле стоитъ человекъ, копьемъ подпершись, во белой япанче, шляпа на немъ сорочинская, и стоячи дремлетъ.

И Еруслон Лазаревич ударилъ ево по шляпе плетью, и говоритъ: «Человече, убудися! Мошно тебе и лежа наспатца, а не стоя!» И говорит Ивашко, Белая Япанча: «А ты кто еси, и какъ тебя зовутъ по имени, и откуда ездишь?»

И говоритъ ему Еруслон Лазаревичь: «Язъ еду от Картаусова царства, отецъ у меня князь Лазарь Лазаревичь, а мати у меня Епистимия, а меня зовутъ Еруслономъ; а еду я во Индейское царство поклонитися царю Далмату».

И говоритъ ему Ивашко, Белая Япанча: «Брате Еруслонъ Лазаривичь! Прежь сего мимо меня не проежьживал никаков багатырь, а ты хощешь мимо меня проехать? Поедемъ в чистое поле и отведаемъ плечь своихъ багатырских».

И тут скоро садились на свое добрыя кони и поехали в чистое поле гулять. Ивашко поехал во всю пору лошадиную, а Еруслон поехалъ ступью бредучею; Ивашко заехал наперед, а Еруслон Лазаревичь помолился: «Боже, Боже, Спас милостив! Дай мне, Господи, всякого человека убить копьемъ, тупымъ концем!»

И удари Еруслонъ Лазаревичь Ивашка против сердца ретиваго копьемъ, тупым концемъ, и вышыбъ из седла вон. И Арашъ, его вещей конь, наступил на доспешное ожерельеце и пригнелъ к сырой землъ. И обратилъ Еруслонъ Лазаревичь копье острымъ концемъ, и хощетъ его скорой смерти предать.

И говоритъ ему Еруслон Лазаревичь: «Брате Ивашко! Смерти хошь или живота?» И молитца Ивашко, лежа на земли: «Государь Еруслон Лазаревичь!

Не дай смерти, дай живота! Прежь сего у нас брани не бывало, да и впредь не будетъ!»

И говорит ему Еруслон Лазаревичь: «Брате Ивашко! Не убил бы тя, да за то тебя убью, что знают тебя в чисте поле всякия красныя девки». И обратил Еруслон Лазаревичь копье острым концемъ, и предал его смерти, а самъ поехал ко Индийскому царству, поклонитися царю Далмату.

И Еруслонъ Лазаревичь, какъ приехал ко царству, и въехалъ на царевъ дворъ, и слезъ с своего добраго коня, а самъ пошел ко царю в полату; образу Божию молитца, царю Далмату поклоняетца: «Многолетное здравие царю Далмату со своими 12 богатырями! А меня, государь, холопа своего, приими в службу!»

И говорить ему индейский царь Далматъ: «Откуду еси, человече, пришелъ, от которого царства, и какова отца сынъ, и какъ тебя зовутъ по имени?» И говорит ему Еруслон Лазаревичь: «Государь царь Далматъ! Ежжу я от Картаусова царства, а рождения сынъ князя Лазаря Лазаревича, а матери Епистимии, а меня зовутъ Еруслонъкомъ» — «Каким же ты путемъ ехал, коннымъ или пешимъ или водянымъ?»

И говорит Еруслонъ Лазаревичь: «Государь царь Далмат, язъ ехал сухимъ путемъ». И говоритъ царь Далматъ: «Еруслонъ Лазаревичь! Есть у меня человекъ на дороге стоит, в чисте поле, а зовут ево Ивашком, прозвище Белая Япанча; мимо ево никаков богатырь не проеждивал, ни зверь не прорыскивал, ни птица не пролетывала, и никаков человекъ не прохаживал. А ты какъ проехал?» И говоритъ ему Еруслон: «Язъ, государь, не ведал, что твой человекъ, и я ево убилъ». И тутъ царь Далматъ убоялся: «Когда, де, он такова богатыря убилъ, и он, де, царствомъ моимъ завладеетъ».

И стал царь Далматъ кручиноват: «А не на то, де, он приехал ко мне во царство, что ему служить, но на то он приехал, что ему царствомъ завладеть моимъ». И велелъ Еруслона чтити честию великою, и поить, и кормить своимъ царскимъ питиемъ довольно. И узналъ Еруслонъ Лазаревичь, что его царь убоялся, и оседла коня своего, и вшедъ в каменную полату, образу Божию молитца, и с царемъ Долматомъ прощаетца, и поехалъ Еруслон из града вонъ. И царь возрадовался радостию великою, что Богъ избавилъ Еруслона, и повеле градныя врата затворити и утвердити, чтобы «Еруслон назад не воротился и царства бы нашего не попленилъ».

И поехал Еруслонъ Лазаревичь ко граду Дербию, к царю Варфоломею поклонитися, а хощет видети прекрасную царевну Настасию Варфоломеевну, что он слышал про ея красоту. А в те поры Еруслон Лазаревичь осми летъ на девятомъ году.

И едетъ месяцъ, и другой, и третей, а самъ себе подумал: «Поехал, де, я в дальнюю страну, не простясь ни со отцемъ, ни с матерью; а естьли мне слюбитца прекрасная царевна, и я на ней женюся, а у отца своего и у матери не благословился!»

И поехал Еруслонъ Лазаревичь х Картаусову царству, ажио Картаусово царство пусто, попленено, и огнемъ пожьжено, и мхом поросло; лишь только одна хижинка стоить, а въ хижинке стар человекъ об одномъ глазе.

И Еруслон Лазаревичь вшел в хижину; образу Божию молитца, старику поклоняетца. И говорит Еруслон Лазаревичь: «Брате стар человекъ! Где сие царство девалось и кто пленил?» И говорить ему стар человекъ: «Господине воин! Откуда едешь и какъ тебя по имени зовутъ?» И говорить ему Еруслон Лазаревичь: «Какъ ты, старик, меня не знаешь? Язъ здешнаго царства, сынъ князя Лазаря Лазаревича, а мати у меня Епистимия, а меня зовутъ Еруслоном».

И тутъ старик со слезами пал на землю, и говорить ему: «Государь Еруслон Лазаревичь! После твоего отъезду немного времяни минуло, пришед под наше царство князь Данило Белой; собрал войска 120 000, и пришел, наше царство попленил, и огнемъ пожегъ, и ратных людей побилъ, храбрых витязей 80 000, а честныхъ людей 300 800, а поповъ и чернцовъ собрал на поле и огнемъ пожегъ 472, а младенцовъ прибилъ 11 000, а женъ 14 000. А царя Картауса и отца твоего князя Лазаря Лазаревича и 12 богатырей в полонъ взялъ, и свезъ во свою землю. А язъ един пролежал в трупу человеческомъ, а лежал 9 дней и 9 нощей».

И встает Еруслонъ Лазаревичь, образу Божию молитца, и с старикомъ прощаетца; и поехалъ к царству князя Данила Белого. А в те поры Еруслонъ Лазаревичь десяти летъ и трех месяцей.

И поехал до царства в полудное время, никто не слыхал и не видалъ, только видели малыя робятка, по улицам играютъ. И Еруслонъ у робятъ спрашывать: «Где сидитъ у князя Данила Белого царь Картаусъ, в коей темнице? Азъ бы ему подал милостыню».

И указали ему малыя робята темницу, и приехал Еруслонъ Лазаревичь к темнице, и у темницы стражей всехъ прибилъ, и ударил в темничныя двери, и вшедъ в темницу, и говорит Еруслон Лазаревичь: «Многолетное здравие царю Картаусу и государю моему батюшку, князю Лазарю Лазаревичю! Какъ вас, государей моихъ, Богъ милует?»

И говоритъ ему царь Картаусъ: «Человече, отьиди от нас прочь! Откуды пришелъ, туда и пойди, а намъ не смейся. Когда язъ был царь, а тотъ — князь, а те — богатыри, а ныне, по грехамъ нашымъ, язъ — не царь, а тотъ — не князь, а те — не богатыри, а мы седимъ в темнице; уже у нас и очи выяло, и мы седимъ, и рукъ своих не видимъ».

И говоритъ Еруслон Лазаревичь: «Язъ приехалъ к вамъ не смеятися, язъ приехалъ поклонитися; а меня зовутъ Еруслономъ, а отецъ у меня князь Лазарь Лазаревичь, а мати у меня Епистимия». И говоритъ царь Картаусъ: «Аще бы Еруслонъ былъ живъ, и мы бы горести не терпели». И говоритъ Еруслонъ Лазаревичь: «Язъ не лгу». И говоритъ царь Картаус Еруслону: «И ты, человече, на-ываешыся Еруслон Лазаревичь? И ты нам сослужи службу: подь ты за Теплое море, в Подонскую орду, в Штютенъ град, к Вольному царю, ко Огненному щиту, к Пламенному копью, и убей его до смерти, и помажь намъ очи. И когда мы увидимъ светъ Божий, и тебе веру поимемъ».

Еруслон поклонился царю Картаусу и отцу своему, князю Лазарю Лазаревичю, и 12 богатырям, и поехалъ из града вон.

И увидели его робята, собою млады, и сказали мурзамъ: «Ехал, де, из града вонъ человекъ, и сказался, де, намъ, что Еруслон Лазаревичь».

И пришедъ мурзы к темнице, и у темницы, кои богатыри были приставлены, лежать прибиты. И мурза двери заключил, и пошелъ ко князю Данилу Белому, и доложил ему, что был во граде Еруслонъ и у темницы стражей всехъ прибилъ.

И велелъ князь Данило Белой в рогъ трубить и тимпаны бить. И собралися к нему мурзы и татары, и всякия люди; и велелъ князь Данило Белой выбрать лутчих мурзъ и татаръ, конныхъ и вооруженыхъ, и велелъ гнатися за Еруслономъ, и велелъ его жива поймать и предъ себя поставить.

И погна за Еруслономъ мурзы и татары, и какъ наежжаютъ, и Еруслонъ остановился, и говоритъ имъ: «Братие мурзы и татары! Что вы слушаете своего безумнаго князя Данила Белого? Не угонятца вамъ будетъ в чисте поле за ветромъ, а за мною же, богатыремъ, такоже».

И поехал Еруслонъ от нихъ за тихия воды, за Теплое море, к Вольному царю, ко Огненному щиту, к Пламенному копью.

А мурзы и татара учали промеж собою думу думать: «Какъ сказать про Еруслона князю Данилу? Скажем мы, что его не видали».

И ехал Еруслонъ Лазаревичь полгодищное время; а в те поры Еруслону минуло десять летъ.

И не доехал Еруслонъ в Подонскую орду до Штютена града 4 поприщь, ажио лежитъ рать-сила побитая, а в той рате лежитъ человекъ-багатырь; а тело его, что сильная гора, а глава его, что силныя бугра.

И Еруслонъ выехалъ в побоище, и крикнулъ громко голосомъ: «Есть ли в сей рате живъ человекъ?» И говорит ему багатырская голова: «Гой еси, Еруслон Лазаревичь! Кого ты спрашываешь, и кто тебе надобенъ?» И приехал Еруслонъ Лазаревичь к богатырской головъ, а самъ себе удивилъся, что мертвая голова глаголетъ.

И говорит Еруслонъ Лазаревичь: «Гой еси, багатырская голова! Что мертва глаголеши, или мне слышытца?» И говоритъ ему багатырская голова: «Еруслон Лазаривичь, не чюдитца тебе, но до-пряма говори, далече ли едешь и куды твой путь?» И говоритъ ему Еруслонъ Лазаревичь: «А кто ты таковъ по имени, и которого града, и какова отца сынъ, и кто тебя убилъ?»

И говоритъ ему багатырская голова: «Был язъ богатырь Задонския орды, сынъ Прохора царя, и та рать со мною лежит Вольного царя, Огненнаго щита, Пламенного копья; а побивал ея я, а по имени меня зовутъ Рослонеемъ. А приходил я под сие царство 12 летъ, по-единожды на годъ. А брань у меня за то с царемъ была: отецъ мой, Прохоръ царь, сосватал за меня невесту ис того царства, в пеленахъ 13 , а от рождения мне дватцать летъ. А ты, Еруслонъ Лазаревичь, далече ли ты едешь?» — «Яз еду в Задонскую орду, в то же царство, к тому же царю, и хощу его пред собою мертва видети».

И говоритъ ему багатырская голова: «Не видать его пред собою мертва, хощешь от него самъ умрети. И язъ былъ человекъ, да и багатырь, многие меня цари и князи, восточные и западныя, знали, не токмо меня боялись, но и имени моего страшылись. А какъ мати меня породила, и я былъ полторы сажени человеческия, а толстота моя была — в обоемъ 14 человеку. И какъ я былъ лет 3, и у меня в чисте поле ни зверь не прорыскивал, и никаков человекъ не прохаживал, и никаковъ богатырь против меня не стаивал; а ныне мнъ 20 летъ. Ты самъ видишь возрастъ мой и каково тело мое, и какова моя голова. А длина телу моему 6 сажень, а межь плечъ — 2 сажени, а межь ушми — калена стрела умещаетца, а глава у меня что велик бугор, а руки у меня были — 3 сажени одна рука. И тутъ 15 я против того царя не мог стояти. И тот царь силен велми: и войска у него много, и мечь его не сечетъ, и сабля его не иметъ, на водъ он не тонет, а на огне не горитъ».

И поехалъ Еруслонъ Лазаревичь в Задонскую орду, в Штютен градъ, к Вольному царю, ко Огненному щиту, к Пламенному копью.

И какъ приехалъ въ Задонскую орду ко царю, и пришелъ в полату, образу Божию молитца, царю поклоняетца. И говоритъ ему царь: «Откуды ездишь, человече, и какова отца сынъ?» И говоритъ ему Еруслонъ Лазаревичь: «Язъ еду от Картаусова царства, от отца князя Лазаря Лазаревича, ищу себе ласкавого государя, где бы мне послужить, красное портище износить, и добра коня уезъдитъ, слаткого медку напитца, и молодость свою потешить». И говорит ему Вольной царь, Огненной щит, Поломянное копье: «Еруслонъ, поедъ ко мне в царство, мне такие люди и надобны». И царь его пожаловал свыше всехъ 12 багатырей. И служитъ ему Еруслонъ Лазаревичь полгодищное время.

И поехал Еруслон Лазаревич на потеху. И какъ будутъ оба на-веселие, и близко трупу человеческа, и Еруслонъ Лазаревичь зговоритъ Вольному царю, Огненному щиту, Пламенному копью: «Государь царь и великий князь! Ехал я к тебе и видял я рать-силу побитую, много трупу человеческаго. А в той рате лежитъ живъ человекъ: тело его аки великая гора, а глава у него аки великая бугра». И тутъ царь от печали воздохнув, и пал на землю, и говорит царь: «Та глава лежитъ на плече моемъ 16 ! А под тою главою есть мечь, и всяко его аз добывал и не могъ добыта, а опричь того меча никаков мечь не сечетъ меня и не имет: на огне я не горю, на воде не тону. А того меча велми боюся: какъ бы я того багатыря не убил, и мне бы самому убиту от него быти».

И говорить Еруслон Лазаревичь: «Государь Вольной царь, Пламенное копье! Пожалуй меня, холопа своего: язъ тебе тотъ мечь добуду!» И говорить ему Вольной царь: «Еруслон Лазаревичь! Какъ ты мне ту службу сослужишь, и я тебя пожалую паче всехъ ближнихъ своих приятелей. А токо ты похвалился такимъ словомъ да не сослужишь, и ты у меня не уйдешь никуды, ни водою, ни землею».

И поклонился ему Еруслон Лазаревичь, и селъ на свой доброй конь, и поехал к богатырской головъ. И как будет у нея, и говорить ей Еруслон Лазаревич: «О государыни багатырская голова, надеючись на твое великое жалованье и милосердие! Хатела ты ис-под себя мечь свободить мне, и яз пред царемъ похвалился; и царь мне такъ сказал: „Только, де, Еруслонъ, не добудешь того меча, и ты, де, у меня не можешь нигде укрытися и утьти, ни водою, ни землею"».

И слезшы Еруслон Лазаревичь своего добра коня, и ударился о сыру землю, и говорить: «О государони богатырская голова! Не дай напрасной смерти, дай живота!» И багатырская голова с места содвигнулась, и Еруслон Лазаревичь вземъ мечь и поехал; а самъ себе подумалъ: «Господи Боже, Спасеъ Милостивый!. Доселе азъ царей устрашалъ, богатырей побивалъ, а ныне язъ со слезами багатырской голове поклонился!» И богатырская голова крикнула громко голосомъ, и Еруслонъ Лазаревичь воротился. И Еруслонъ узнал свою вину и воротился, и слезъ з добра коня, и палъ на сыру землю, и говоритъ: «Багатырская голова, виноватъ я пред тобою, что посмешыл таковое слово».

И зговоритъ ему багатырская голова: «Богъ тя проститъ, Еруслонъ Лазаревичь, в том слове, что дерзнул со млада ума! Не всемъ ты завладеешь, что мечь взялъ: можешь и с мечем быти мертвъ! Тако добра хощу. Как ты, Еруслонъ Лазаревичь, приедешь в Штютенъ град, к Вольному царю, к Огненному щиту, к Пламенному копью, и какъ увидитъ тя, и не усидитъ на престолъ своемъ, кинетъ жезлъ свой, и стретит тя, учнетъ тебе говорить, и много добра сулить; и ты, Еруслонъ Лазаревичь, послушай меня: и ударь ево по главе однажды. И какъ ты ево ударишь, и буде он тебе велитъ себя и вдругорядь ударить, и ты ево не бей: и аще он с того удару оживетъ, и он тебя убьетъ». И Еруслонъ Лазаревичь поклонился ей, и поехалъ ко граду.

И какъ въехалъ на царевъ двор — а мечь несетъ на плече — и увидялъ его царь, скочил с престола своего, и кинул жезлъ свой, и побежал встречать Еруслона. И говоритъ ему царь: «Исполать 17 тебе, Еруслонъ Лазаревичь! Какова тебя сказывали, таковъ ты и есть! За ту тебе службу место у меня тебе первое подле меня, а другое — против меня, а третие — где тебе любо! Казна у меня тебе не затворена, а после смерти царством моимъ владей». И протянулъ царь руку, и хотелъ мечь приняти. И Еруслонъ Лазаревичь ударил царя по главе, и разсек его надвое.

И говорить ему царь: «Ударь меня, Еруслон, и вдругорядь!» И говорить ему Еруслон Лазаревичь: «Ударил я тебя по главе, и разсекъ пополамъ, и ты не горазно говоришь! Богатырь единожды сечетъ». И кинулись к нему, и хотели его поймать, и взять, и посадить в темницу. И Еруслонъ взялъ въ руку мечь, а в другую полцаря, и поворотился кругомъ, и убилъ князей, и бояр, и багатырей сорок человекъ.

И зговорятъ ему князя и бояра, и градцкие люди: «Государь Еруслонъ Лазаревич! Смирися, престани битися! Не для ради мы того к тебе кинулись, что дратися, — чтобы ты былъ у нас царь!» И говорить им Еруслонъ: «Выбирайте вы царя промежь собою иново, а язъ вамъ не царь!»

И учал Еруслонъ ис царя желчь вынимать, и в сафьянныя сумки класть. И сел Еруслонъ на свой доброй конь, и поехалъ из града вон; и в те поры Еруслону минуло 11 летъ.

И приехал Еруслон к багатырской голове, и вынял из сумокъ царьской желъчь, и помаза багатыря Рохлея. И тут Рохлей жив сталъ, и с Еруслономъ поцеловались, и назвали другъ друга братомъ. И Рахлей богатырь поехал в Задонскую орду в Штютен град, по благословению отца своего женитца Вольнова царя на дщери Понарии царевны, царствовати в Штютенъ граде; и Еруслон поехал ко князю Данилу Белому в царство.

И ехал Еруслонъ год времяни, и въехалъ во градъ ночью, никто ево не слыхал и не видал. И приехал к темнице, ажио у темницы стражей всехъ прибил, и ударил в темничныя двери, и вышыб вон. И вшед в темницу, и говоритъ Еруслон Лазаревичь: «Многолетное здравие царю Картаусу и государю моему батюшку, князю Лазарю Лазаревичю с двумя-на-десяти богатырями!» И говоритъ ему царь Картаус: «Человече, отъиди прочь от нас, не пролыгайся 18 !» И говоритъ имъ Еруслон Лазаревичь: «Язъ, государь, не пролыгаюся! Куды вы меня послали, и я вамъ ту службу сослужил, и желчь из его вынял».

И зговоритъ ему царь Картаусъ: «Человече! Коли ты Еруслон называешыся, и службу нашу сослужил, Вольново царя убил и из него желчь вынялъ, — и ты тою желчию помажь намъ очи, и мы светъ Божий увидимъ, и тебя, Еруслон, увидимъ, и веру тебъ поймем».

И Еруслон царю очи помазал, и отцу своему князю Лазарю Лазаревичю, и двоюнадесяти богатырям очи помазал: и они светъ Божий узрили, и Еруслона увидели, и возрадовались радостию великою.

И какъ утренняя заря заиметца, и Еруслон вышел из темницы вон, и садился на своего доброго коня, и поехал по граду. И не ясенъ соколъ напущаетца на гуси и на лебяди, напущаетъца Еруслон Лазаревичь на мурзы и на татары; прибил, и присекъ, и конемъ притоптал мурзъ и татаръ 170 000, а черных людей и младенцовъ в девять летъ — въ крещеную веру привел и крестъ целовати за царя Картоуса велелъ, а свою имъ татарскую веру велелъ проклинать. И велелъ бити челомъ царю Картоусу, а князь Лазарь Лазаревичь княземъ былъ, а двана-десять багатырми быть. А князя Данила Белого, поймав, сослал в монастырь, и велелъ пострищи, и дал ему наказание. А за тое его убилъ, что он мать его убилъ, княгиню Епистимию.

И покушал Еруслонъ хлебца у царя маленько, Картоуса, и простился с царемъ, и со отцемъ своимъ, и з богатырми, и со всеми людми, и вселъ на свой добрый конь, и поехал ис царства вон. Царь Картоус и отецъ ево князь Лазарь, много со слезами унимали: «Живи ты у нас, Иеруслонъ Лазаревичь, Божие да твое царство, владей имъ, а от нас прочь не отъезжай!»

И Еруслон поклонился царю Картаусу, и со отцемъ своимъ простился, и поехалъ ко граду Дербию, ко царю Варфоломею, а хощетъ видети прекрасную царевну Натасию Варфоломеевну; а в те поры Еруслону минуло двенатъцать летъ.

И едетъ месяцъ, и другой, и 3-й, и доехал Еруслонъ до царства Варфоломеева. Ажио под темъ царствомъ езеро велико, и в томъ езере лютое чюдо о трехъ головах, на всякъ день выходитъ на берегъ и поедаетъ многия люди. А царь Варфоломей велитъ на всякъ день кличь кликать, чтобы Богъ послал такова человека, кой бы в езере чюдо извелъ, «а язъ бы ему много далъ городов, и казны довольно ему, и коней добрых, и людей ему на службу, сколько ему надобно».

И вьехал Еруслон во град, и стал на дворъ у вдовы. И услышал Еруслон кличь царьский, что много чюдо людей поедаетъ. И селъ Еруслонъ на свой доброй конь, и поехал к езеру.

И услышало чюдо, что приехал Еруслонъ, и выскочило вон; конь испугался, пал на окарачки, и Еруслонъ свалился с своего добра коня на землю, и ухватило ево чюдо, и поволокло во езеро. Еруслонъ ухватилъ мечь свой, — а доброй конь ево остался на брегу, и влез Еруслонъ чюду на спину, и отсекъ Еруслон у чюда две головы, и хощетъ третьюю голову отсечь.

И возмолилось чюдо: «Государь Еруслон Лазаревичь! Не дай смерти, дай живота! По сей день из езера не выйду, и людей есть не стану, а стану есть рыбу и тину, и траву болотную, а тебе дамъ подарокъ велий: есть у меня камень самоцветной, и язъ тебе отдамъ».

И говоритъ Еруслон: «Чюдо, аще ты мне камень отдашь, язъ тебя спущу жива». И пошло чюдо во езеро, — а Еруслон все на нам седелъ, — и взял у чюда камень самоцветной, и велелъ вынести из езера на брегъ. И Еруслон снял с чюда третию голову и селъ на свой доброй конь и поехал во градъ Дербию.

Ажио встречаетъ ево царь Варфоломей въ воротах градных, и Еруслон Лазаревичь не доезжаючи царя, слазитъ с своего добра коня, бьетъ челомъ о сыру землю: «Многолетное здравие государю царю Варфоломеъю! Многолетствуй, государь, во своемъ царствъ, с князи и з баляры, и со всеми христианы на многие лета! Избыл еси твоего града губителя!»

И зговоритъ ему царь Варфоломей, и все возрадовались радостию великою, и емлетъ Еруслона за руку за правую, и целуетъ его во уста сахарныя, а самъ зговоритъ таково слово: «Ведаю язъ, Божий человекъ, не хотя Господь смерти грешникомъ, хотя нашъ град от таковаго губителя спасти, посланно за тобою, храбрымъ воиномъ. И как тебя зовутъ по имени, и откуда тебя сюды Богъ занес, и какова отца сынъ и матери?»

И зговоритъ Еруслон: «Государь царь Варфоломей! Язъ, государь, ежду от Картоусова царства, а от отца сынъ князя Лазаря Лазаревича, а мати у меня Епистимия, а меня зовут Еруслоном. А гулял язъ, государь, в чистомъ поле».

И царь о немъ наипаче возрадовался, что Богъ ему подал такова человека храбраго. И архиепископъ того града со всем соборомъ и со кресты, и со иконами стречали с князи, и з боляры, и со всеми своими православными христианы; поклоняетъца весь мир: и малые младенцы возыграли, и стари вострепетались; и бысть во градъ радость великая.

И царь Варфоломей на радости и пиры сотворил многия и великия, и созвал князей и бояръ, и всяких чинов людей, з женами и з детми, а Еруслона взялъ е за руку, и повел к себе в полаты, и посадил, учрежда место ему подле себя, и стал ему говорить: «Государь Еруслон Лазаревич! Буди воля твоя, живи ты у меня во царстве, и емли ты городы, и с пригородками, и с красными селами. Место тебе — подле меня, а другое — против меня, а третие место — где тебе любо; казна тебе у меня не затворена: емли себе злата и сребра, и скатнаго жемчюга, и камения драгаго, сколко тебе надойбно. И поизволишь женитися, и язъ дамъ за тебя дочью свою Настасью Прекрасную, а приданова дамъ половину царства».

И какъ Еруслон будетъ седячи за столомъ на-веселие, и зговоритъ ему Еруслон Лазаревичь: «Государь царь Варфоломей, покажи ми дочь свою». И царь Варфоломей велелъ итьти в полату к дочери своей, прекрасной Настасие Варфоломъевнъ.

И Еруслонъ въставъ из-за стола, и вшед в полату, образу Божию поклоняетъца, и царевна поднесла ему розныя питья царския. Еруслон, испив у царевны, и пошел вон ис полаты, и учалъ говоритъ: «Государь царь Варфоломей! Хощу женитися, и понять за себя дочь твою Настасию». И о томъ царь Варфоломъй возвеселился и далъ за него дщерь свою Настасию.

И взял Еруслон Настасию Варфоломъевну, и легъ с нею опочевать, и учал себе любить ея, спрашивать: «Милая моя царевна Настасия Варфоломеевна! Есть ли на семъ свете тебя краше, а меня храбрее?» Что зговоритъ ему царевна Настасия: «Государь Еруслон Лазаревич! Нетъ тебя храбрее! Ты, государь, князя Ивана, рускаго багатыря, побил; ты, государь, князя Данила Белого побилъ, и царьство его попленил; ты, государь, Ивашко, Белую Япанчу, убил; ты индейского царя устрашил; ты, государь, Вольнаго царя, Огненнаго щита, Поломяного копья, убил; ты, государь, оживилъ Рахлея багатыря; ты, государь, отца своего воскресил и змия убил. Язъ, государь, что за красна! Как есть государь, а в Девичье царстве, в Солнышномъ граде, царевна Понария, сама царствомъ владеетъ; иная, государя, коя пред нею стоит день и нощь, и та, государь, меня вдесятеро краше».

И поутру встав Еруслон Лазаревичь рано, и даетъ жене своей царевне Настасие Варфоломъевне камень самоцветной, и зговоритъ ей: «Милая моя царевна Настасия! И только ты родишь сына — и ты ему вделай въ перстень, а только родишь дочерь — дай в приданые». А самъ пошелъ ко царю в палату, и учалъ с нимъ пития пити и веселитися.

И какъ будут оба на-веселии, и Еруслон встав из-за стола, образу Божию поклоняетца, и царю бьетъ челомъ, и з женою простился. И селъ на свой доброй конь, и поехалъ к Девичью царству, к Солнышному граду, видети прекрасную царевну Панарию.

И ехал Еруслон полгода времяни, и доехал до Девичья царства, до Солнышнаго града, и вьехал во градъ, и слезъ с своего добраго коня, и пошел к царевне в полату.

И узрела царевна такова воина, и возрадовалась, и учала ему бити челомъ: «Государь Еруслон Лазаревичь! Владей ты моим царствомъ и людми; и вся казна, и добрые люди, и кони, и я сама пред тобою; а воинских людей у меня 7000, и черных людей 300 000, владей!»

Еруслонъ Лазаревичь, смотрячи на красоту ея, с умомъ смешался, и забыл свой первой бракъ. И взялъ ея за руку за правую, и целовалъ ея во уста сахарныя, и прижималъ ея к сердцу ретивому, и назвалъ ея женою, а она ево мужемъ назвала. И учали себе жить, а царьством владети.

А Настасия Варфоломеевна без него родила сына, и нарече во святомъ крещении имя ему Иванъ, а прозвище Еруслонъ Еруслоновичь; глаза у него какъ питныя чашы, а лицемъ румянъ, а собою ростучь. И живетъ Настасия Варфоломевна без Еруслона пять летъ, по вся дни лице свое умываетъ слезами, ждучи своего мужа Еруслона Лазаревича.

И какъ будетъ Еруслонъ Еруслоновичь пяти летъ на шестомъ, и учалъ ходить во дворъ г дедушку своему царю Варфоломею, и учалъ шутить шутки с княженецкими детми и боярскими, и з гостиными: ково хватитъ за руку — у того рука прочь, ково хватить за голову — и голова прочь; и ту граждана не залюбили.

Еруслон Еруслоновичь узналъ, что ево гражданя не возлюбили, и пришелъ к матери своей Настасие Варфоломеевнъ и учал говорить: «Государыни матушка, Настасея Варфоломеевна! Куды поехалъ государь мой батюшко?» И зговоритъ Настасея: «Дитятко мое милое, Еруслонъ Еруслоновичь! Поехал твой батюшко к Девичью царьству, к Солнышному граду». Еруслонъ Еруслоновичь седлалъ своего добраго коня и поехал отца своего искать.

И как будетъ Еруслонъ Еруслоновичь под царствомъ Девичьимъ, и скрычитъ громко голосомъ. И отецъ его Еруслонъ с постели спрянулъ, и зговоритъ: «Милая моя Понария царевна! Не бывали ли хто преж сего под симъ царствомъ, и не сватывался ли кто к тебе?» И говорить ему Панария царевна: «Государь Еруслон Лазаревичь! Не бывал нихто прежь тебя». И зговоритъ Еруслонъ: «Слышу язъ, что есть под моимъ царствомъ багатырь; и я поеду убью ево». И выехал Еруслонъ в чистое поле.

Как сьезжаютца два сильныя богатыри: Еруслонъ Лазаревичь ударил сына своего против сердца ретиваго, и мало ево ис седла вон не вышыб; и Еруслонъ Еруслоновичь ударилъ отца своево против сердца ретиваго, и ухватил Еруслонъ Еруслоновичь копье рукою правою у отца своего, и возсиялъ на рукъ перстень, а в перстни — камень самоцветной.

И увидал Еруслонъ Лазаревичь у сына своего златъ перстень, а в перстни камень самоцветной, и учалъ спрашивать сына своего: «Чье детище молодое, и откуду ездишь, и какова отца сынъ, и какъ тебя зовутъ по имени?»

И зговоритъ сынъ ево: «Государь храбрый воин! Язъ еду от града Дербии, от царя Варфоломея; а отець у меня был Еруслонъ Лазаревичь, а мати у меня Настасия Варфоломеевна; а отца своего в лице не знаю; а поехал от матери своей гулять г Девичью царству».

И Еруслон Лазаревичь брал ево за руку за правую, и целовал его во уста сахарныя, и называлъ его сыномъ. И садились оне на свое добрыя кони, и поехали ко Дербию граду, к Варфоломееву царству. И учалъ Еруслон сына своего спрашивать о отце своемъ царе Варфоломее о здравии, и о матери его, а об своей жене, и о царстве, и о людехъ: «Не прихаживал ли хто без меня под наше царство, и не побивал ли кто людей в царстве нашемъ? Я бы ему влил кровь противо крови» 19 .

И говоритъ ему сынъ ево Еруслон Еруслоновичь: «Государь мой батюшко, Еруслон Лазаревичь! Дедушко при старосте, неможетъ 2 0, а мати моя в печалехъ великих, что тебя к себе дождатися не можетъ, а под царствомъ нашымъ не бывал нихто».

И ехалъ, ехал Еруслон полгода времяни, и приехал под царство Дербию-градъ, ажио во граде плачь и сетование великое: преставися у них царь Варфоломей.

И вьехали они во град Дербию; гражданя того града их опознали, что едет Еруслон, и с сыномъ своим Еруслономъ Еруслоновичемъ, и людие Дербия града поклонились: «Многолетное здравие государю Еруслону Лазаревичю и с сыномъ своимъ Еруслоном Еруслоновичемъ! Здравствуй, государь, на Дербие, принял венецъ царский и порфиру царскую, и градъ Дербии, и орду сию, и мы о тебе станем радоватись, а царя Варфоломея поминати!»

И вьехал Еруслон на дворъ свой, и выскочила противо ево стречати прекрасная царевна Настасий Варфоломеевна, и ниско мужу своему поклоняетца, Еруслону Лазаревичю, и говорить таково слово: «Солнце мое равитцкое! Откуду взошло и меня обогрело? Отколе мя светъ осветил, и отколя зоря возсияла и светъ осветилъ?» И обняла его, и взяла за руку, и целовала его во уста сахарныя, и прижимала ево к своему сердцу ретивому, и повела ево в хоромы царские, и все князи и боляра, и гости торговые, и черные люди Еруслону возрадовались.

Еруслону слава не минуетца отныне и до века, аминь. Аминь.

Примечания.

1 круглого;

2 тесьмовую;

3 узорчатые;

5 сивый (сив).

6 увертлив.

7 во всю силу.

8 холстине

9 ест жадно

10 ворот кольчуги;

11 последний.

12 т. е.: приступом.

13 когда я был еще в пеленках;

14 в обхват;

15 при этих условиях;

16 заботит меня.

18 не лги, не обманывай.

19 я бы ему отомстил за пролитую кровь;

Сказка о славном и сильном витязе Еруслане Лазаревиче одна из наиболее любимых у грамотного простонародья; она распространена во многих рукописных сборниках (XVII и XVIII столетий), в лубочных листках и картинах и в серых изданиях вроде «Лекарства от задумчивости и бессонницы» (Москва, 1819) и «Собрания старинных русских сказок» (Москва, 1830).

При изучении устной народной словесности нельзя не обратить на нее внимания, потому что, несмотря на встречающиеся в ней чуждые нам имена (Еруслан, царь Картаус, вещий конь Араш) и на очевидное влияние на ее состав приемов письменной литературы, в сказке об Еруслане есть много прекрасных эпических выражений и тех обычных сказочных мотивов, какие составляют исконную принадлежность всех индоевропейских народов. На эти-то сказочные мотивы и намерены мы указать в настоящей заметке. Но для этого необходимо изложить самое содержание сказки, что мы и делаем по тексту, напечатанному в «Летописях русской литературы и древности» (1859, кн. IV, стр. 100-128), пользуясь отчасти и тем списком, который помещен в «Памятниках старинной русской литературы» (вып. II, стр. 325-339): оба означенные текста взяты из рукописей XVII века и в несомненной свежести сохранили чистоту народного языка и эпического предания.

Был некий царь Картаус (Киркоус), а у него дядя князь Лазарь Лазаревич; у того Лазаря родился сын Еруслан Лазаревич. Как было Еруслану десять лет, стал он ходить на улицу и шутить шутки не гораздо добры: кого возьмет за? руку - у того руку вырвет, кого за? ногу - тому ногу выломит. Царь приказал выслать его из царства вон. Еруслан о том не тужит, а тужит об одном, что нет у него коня по мысли: ни один конь его поднять не может. Вот выстроили ему каменную палату у синя моря и выслали из царства. Учал Еруслан гулять по лукоморью и стрелять по тихим заводям гусей-лебедей: как натянет лук да выстрелит - ино как из тучи гром грянет, а по чему стре?лит - того не грешит (не промахнется).

Однажды подъехал к нему человек, сошел с своего сивого коня, ударил челом низко и промолвил: «Дай-де бог здравие государю нашему Еруслану Лазаревичу!» - «Ты меня почему знаешь?» - «Как мне не знать тебя! Я, господине, отца твоего старой конюх, гораздой стрелец, сильной борец; стерегу стада уже тридцать лет, а зовут меня Ивашко». Еруслан ему признался: «Тужу-де я, что нет у меня коня по мысли». Ивашко молвил: «Есть, господине, в отцове стаде жеребец третьим летом; ни у кого еще в руках не бывал, а тебе, чаю, по мысли будет». Когда пригнал он стадо на водопой, Еруслан накинул на того жеребца тесмяную узду и дал ему имя вещий Араш; а был жеребец величиной мало не с палатою равен. Сел богатырь на коня, поскакал в чистое поле и наехал на рать-силу Данила князя Белого, который пришел под царство Картаусово и похвалялся все это царство разорить, самого царя и двенадцать богатырей его в полон взять. Еруслан хочет с Данилою в бой вступать; говорит ему отец: «Ты еще молод, ратное дело тебе не за обычай!» - «Государь батюшка! - отвечал сын. - Не учи ты гоголя по воде плавать, не учи нас, богатырей, на ратное дело ездить».

Напускался он на своем добром коне на рать-силу Данила Белого и стал побивать ее. Много было воинства вражьего - ни в которую сторону не объехать, ни оком обозреть! Еруслан все порешил, сколько побил, а вдвое того от его зычного голоса наземь попадало и смертью померло; самого Данилу отпустил он на слове, чтобы впредь ему не приходить больше под государство Картаусово. Совершив такой подвиг, отправляется Еруслан в путь-дорогу; едет он много дней и видит - в чистом поле великая рать побита: кликнул богатырским голосом: «Есть ли в этом побоище жив человек?» Отозвался ему жив человек, и спросил его Еруслан: «Чья это рать побита: и кто побил ее?» - «Это рать Феодула-змея, а побил ее Иван русский богатырь, и не одну эту рать, а много побил он: хочет у змея понять за себя дочь-царевну».

Поехал Еруслан искать Ивана русского богатыря; близко ли, далеко ли - стоит в чистом поле шатер с золотою маковкою; у шатра богатырской конь встреножен. Рядом с тем конем Еруслан своего поставил к белоярской пшенице, и вошел в шатер; а там лежит Иван-богатырь и крепко спит. Еруслан лег возле и сам уснул. Пробудился Иван русский богатырь, посмотрел на гостя и ужаснулся; выглянул из шатра - ажно вещий Араш отбил его доброго коня от корму прочь. Емлет Иван острой меч и хочет отсечь Еруслану голову, да помыслил в уме своем: «Не честь убить сонного человека! Сам он приехал в те? поры, как я спал богатырским сном, и воля ему была убить меня сонного, и он меня не убил, а живот дал». Разбудил он Еруслана, и выехали они силы пробовать Еруслан ударил Ивана-богатыря тупым концом копья против сердца и свалил его на сырую землю; а вещий Араш наступил ему копытом на ожерелье. Еруслан дал побежденному живот; тут они назвались братьями: Еруслан большим, а Иван младшим.

Вся эта прекрасная сцена богатырского великодушия целиком встречается в сказке об Иване-царевиче и Белом Полянине (№ 96) , из которых последний долгие годы сражался с бабой-ягою, желая доступить ее прекрасную дочь. Еруслан помогает своему названному брату в войне с Феодулом-змеем, и когда змей в бегство ударился - он поскакал за ним в погоню. У обоих у них были жеребцы быстрые - родные братья, рожденные от тех славных водяных (морских) коней, о которых не раз упоминают народные сказки; словно соколы летели они чистым полем и по озеру скакали поверх воды, словно по? мосту. Еруслан настиг-таки Феодула-змея и рассек его, а дочь Феодулову, прекрасную царевну, отдал Ивану русскому богатырю. Лег Иван с своей красавицей опочив держать и стал спрашивать: «Душечка моя, свет красная царевна! Доставал я тебя и добром и лихом, скажи-ка мне правду: есть ли где тебя краше, а брата моего Еруслана удалее?» Отвечала царевна: «Чем я красна и хороша? Есть, господине, в поле -

кочуют две царевны, и у тех царевен краше меня девки, что им на руки воду подают; а брата твоего Еруслана есть удалее Ивашко Белая Поляница (вариант: Белая Епанча), индейского царя сторож; стоит он на украйне, и мимо его никаков человек не проедет».

Услыхал эти речи Еруслан Лазаревич и захотел ехать посмотреть на тех царевен и с Ивашком Белой Поляницей переведаться; а наперед того вздумалось ему побывать у отца, у матери и ударить им челом. Приезжает в царство Картаусово, а оно совсем пусто, только и нашел одного человека и узнал от него, что третий год тому, как Данило Белой повоевал все царство, царя Картауса, князя Лазаря и двенадцать богатырей в полон взял, выкопал у них очи и посадил в своем городе в крепкую темницу, а достальных людей мечом высек. Еруслан поскакал в государство Данилово, перебил у темницы всю стражу и навестил пленных. Сказал ему князь Лазарь: «Сыне мой! Только хочешь послужить великому царю Картаусу и мне, своему отцу, и двенадцати богатырям, и ты поезжай за тихие воды, за теплое море, к вольному царю Огненному Щиту, Пламенному Копью; убей его и добудь из него желчи». Еруслан отправился искать вольного царя, и наехал на кряковистый дуб добре велик посеред поля, и остановился под ним, не ведая, какой дорогою ехать.

Ровно в полдень летит великое стадо птиц-хохотуней, сели кругом дуба и учали изметоваться красными де?вицами. Еруслан поймал одну девицу. «У вас, - говорит, - крылья; вы летаете по многим землям и царствам; не слыхали ли, где живет вольный царь Огненный Щит?» - «Есть такой царь, да никаков человек его видеть не может». - «Не говори того, а лучше поставь меня в его царство; не то не быть тебе живою, и отпуску от меня не жди!» - «Господине Еруслан, зажмурься, и я поставлю тебя куда надобно». Еруслан зажмурился да ступил трижды на своем добром коне - и очутился как раз в чистом поле под государством вольного царя Огненного Щита. На том поле, знать, побоище великое, посреди побоища лежит богатырская голова добре велика.

Говорит голова Еруслану: «Есть-де подо мною меч таков, что опричь того меча никакое железо не возьмет вольного царя. И я с тем мечом выехал было против царя Огненного Щита, чаял убить его: а он выехал на осьминогом коне, да, не допущаючи, сжег меня, и я, падая с лошади, кинул свой меч себе под голову. Супротив вольного царя ничем нельзя взять, как только хитростью». Послушался Еруслан головы и решился: где нельзя одолеть силою, там взять хитростию. Приехал он к вольному царю Огненному Щиту, попросился к нему на службу и вызвался добыть ему из-под головы великана чудодейный меч. Голова сама скатилась и отдала ему меч с таким наказом: «Не секи царя больше одного разу; ударишь в другой - тебе самому не быть живым». Как скоро въехал он на царский двор, царь Огненный Щит, не ожидая измены, бросился к нему навстречу; а Еруслан подпустил его близко, ударил мечом и рассек надвое. Падая наземь, вольный царь молвил: «Секи вдругорядь!» - «Дважды богатыри не секут!» - отвечал Еруслан, вспорол у царя Огненного Щита могучую грудь, вынул желчь (вариант: взял в вощаночку кровь горячую и печень свежую) и положил в сумку. После поехал к голове великана и

помазал ее желчью - и тот богатырь стал жив. Тут они поцеловались и отправились каждый в свою сторону. Воротившись к Картаусу, Еруслан помазал ему, отцу своему Лазарю и двенадцати богатырям глаза желчью - и они тотчас прозрели; а Данила Белого за его обман и ложную клятву предал смерти.

Этот рассказ в высшей степени интересен и целиком принадлежит мифологии. Вольный царь - Огненный Щит, Пламенное Копье, сожигающий своих противников, а сам ни в огне не горит, ни в воде не тонет, - и есть олицетворение солнца, которому в заговорах придается эпитет привольного и которое у древних поэтов и в мифологических преданиях различных народов изображается под видом щита и колеса. Вуотан, по древним германским сказаниям, имел один глаз (солнце), который назывался и щитом и колесом; одинокий глаз циклопов также уподоблялся щиту. Солнечный луч, равно как и молния, был сближаем метафорически с стрелою и копьем; удар этого копья рассеивает темноту ночи и заволакивающих небо туч. По скифскому преданию, от Солнца родилось три сына-героя: один из них Щит (Hleipoksais), другой Стрела (Apoksais). (См. «Летописи русск. литературы и древности», кн. I, с. 134). В одной народной русской сказке (№ 60) баба-яга, преследуя добрых молодцев, палит огненным щитом на все на четыре стороны. Царь Огненный Щит выезжает на восьминогом коне, подобно скандинавскому Одину, у которого был превосходный конь Слепнир о восьми ногах. Поезды Солнца на чудесных конях и в золотой колеснице известны во всех мифологиях.

Далее: царь Огненный Щит живет за? морем, что совпадает с общераспространенным языческим представлением о погружении солнца в океан, представлением, которое породило поэтический миф о купанье солнца после дневного странствования его в небесных пространствах. Сияние солнца и блеск золота производят то же впечатление желтого цвета, как и желчь, и это послужило основанием их лингвистической и мифической связи. Слова: желтый, желчь, в Остромировом евангелии злъчь, зълъчь, чешское zluty - золотой, злато - филологически тождественны; злато в зендском зара филологи сближают со словами заря, зреть и зрак (у нас - око, у сербов - солнечный луч). Все атрибуты древнего божества солнца представлялись золотыми; народная поэзия дает один постоянный эпитет и солнцу и золоту: красное. О связи понятий света и зрения смотри подробное исследование, помещенное во II кн. Архива г. Калачова (2-я половина). В санскрите агни означало: огонь, божество огня, желчь и золото («Материалы для сравнительн. словаря и грамматики», т. II, с. 242). Если зрение понималось как свет, а слепота приравнивалась тьме, то и выражения: возвратить зрение, избавить от слепоты могли употребляться для обозначения солнца, прогоняющего ночную тьму или выходящего из-за туч; с другой стороны, свет солнца сближался с желчью и назывался ее именем.

Очевидно, что и в приведенном сказании об Еруслане под желчью, дающей зрение, надо понимать именно солнечный свет, без которого нельзя ничего видеть, ибо тогда все скрывается во мраке. Из одного источника с

этою любопытною баснею возникли и обряды, до сих пор известные в народной медицине: так, во время кори и оспы глаза больного нарочно обводят золотым кольцом (кольцо и колесо одного корня) - с тою целью, чтобы болезнь не повредила зрению; во время же болезни глаз обыкновенным и лучшим лекарством почитается желчь (см. выдержки из старинного лечебника XVII века, советующие в таком случае употреблять желчь совы, лебедя, козы или коровы - в «Пермск. сборнике», кн. II, с. XXXIII). Подобный рассказ занесен и в народную русскую сказку, напечатанную нами под № 119-а . Иван-царевич едет к Огненному Царю, который на тридцать верст огнем палит; добывает из-под убитого богатыря-великана меч-кладенец, этим мечом поражает Огненного Царя и находит у него живую и мертвую воду, с помощью которой оживляет мертвого великана, точно так, как Еруслан делает это желчью. Самое изображение царя Огненного Щита, Пламенного Копья весьма характеристично.

Заслуживает внимания и та особенность, что убить его можно только чудодейственным мечом и хитростью и что удар должен быть нанесен один раз; тот же совет не ударять дважды дается и другим сказочным героям, направляющим свои силы против различных мифических лиц: Вихря, бабы-яги и др. (см. № 95, № 71 и № 81). От огненного змея чаровник может отделаться, поразив его сонного, но для того должен ударить его со всего размаху один раз; если же ударит его в другой, то змей оживет («Могилевск. губерн. ведомости», 1851, № 19).

Девы-птицы, с которыми встречается Еруслан на пути к вольному царю, часто упоминаются в сказках у всех индоевропейских народов (см. примечание к № 125). Впрочем, эпизод этой встречи внесен только в ту редакцию сказки, какая напечатана в «Летописях» г. Тихонравова; в других же списках нигде его не находим.

Возвратив царю Картаусу свободу и земли, Еруслан отправился в дальние страны доезжать хваленых царевен. Прибыл к ним в шатер, взял старшую на постель и стал выспрашивать: «Есть ли где вас, царевен, краше, а меня удалее?» Отвечала царевна: «Есть, господине, у индейского царя красная царевна; мы ей обе в ногу не судны. А тебя удалее Ивашко Белая Поляница». Еруслан рассердился, сшиб ей голову и взял к себе меньшую сестру. На сделанный ей вопрос она отвечала: «Есть Ивашко Белая Поляница, индейского царя сторож - тот силен, а ты, господине, удал же; обоих вас бог ведает, кто из вас удалей будет». Еруслан оставил ее живою и поехал в индейское царство; ехал, ехал, и видит - на рубеже того царства спит человек на коне, копьем подперся. Еруслан разбудил его и сказался, кто он таков. «Слыхал про тебя, - отвечал Ивашко, - да два богатыря в поле не живут!» Стали силами мериться: Еруслан сбил его с коня и говорит: «Пожалел бы тебя, да за то убью, что тобой девки хвалятся!» И проколол его копьем. Приезжает он в индейское государство, а там беда приключилася: стало выходить из озера чудо (змей) о трех головах и емлет всякой день по человеку: уже дошла очередь до царевны. Еруслан вызвался защитить ее от чуда, а царь обещал отдать ему за то дочь в супружество и с ней половину царства. Повели царевну к озеру, и Еруслан поехал: «Не бойся! - говорит он девице. - Молись богу да смотри на озеро: как учнут волны являться - разбуди меня». А сам уснул крепко. Начали подыматься волны - стало чудо показываться, царевна его будит и не может никак разбудить, вынула нож и поколола его в стегно. Еруслан проснулся, и началась битва. Чудо дает ему за свою жизнь выкуп великий - камень самоцветный. Еруслан камень взял, а врага убил. Вся эта сцена с теми же подробностями о крепком сне богатыря перед битвою составляет обыкновенный, часто повторяемый мотив в сказках арийских племен (см. примечание к № 68). Женился Еруслан на царевне и стал ее спрашивать, есть ли кто ее краше, а его, мо?лодца, удалее? «Чем я, господине, красна и хороша? Есть на море солнечный град, а в том городе царствует царевна (или: в девичье царстве, в солнечном граде есть девица - сама царством владеет), а служащие у нее все девки; и та царевна в седмь седмериц краше меня, а я несудна тем девкам, которые у нее служат, красотою и хорошеством. А тебя удалее и сильнее никого нет!» Спал с нею Еруслан единую ночь, а поутру встал, дал ей самоцветный камень и молвил: «Милая красная царевна! Родится у тебя после меня сын, и ты возложи ему самоцветный камень на? руку; а родится у тебя дочь, и ты ей из того камня серьги доспей». Сам Еруслан уехал в солнечный град, где царствует девица, краше которой на всем свете нет, и учал с нею жить в любви много лет. Эта царевна солнечного града напоминает собою царь-девицу русских сказок (см. любопытные предания об ней в примечаниях к №№ 93 и 104).

Пока Еруслан наслаждался любовью несказанной красавицы, жена его - индейского царя дочь - родила сына, назвала его Ерусланом Еруслановичем и дала ему на? руку самоцветный камень. Вырос он, почуял в себе богатырскую мощь и поехал искать отца. Подъезжает к солнечному граду, остановился по конец моста и свистнул богатырским посвистом; в то время отец его исполошился: «Не простой то человек свистнул, а сильномогучий богатырь!» Сел на своего вещего Араша, и вот начинается борьба между отцом и сыном, не узнающими друг друга. Сын ударил отца тупым концом копья, и мало Еруслан Лазаревич с коня не упал - удержался за седельную луку. Съехались богатыри вдругорядь; отец ударил сына тупым концом и сшиб его с коня наземь, а вещий Араш наступил на его ожерелье. Жаль Еруслану убить паробочка, потому что добре? молод; а юноша в сердцах под Ерусланом рвет у отца копье булатное, и оттого оголилась у него рука. Еруслан Лазаревич усмотрел на его руке самоцветный камень, опознал своего сына и учал спрашивать: «Скажи мне, брате, какой ты человек?» Тут все объяснилося и добром покончилось; Еруслан покинул солнечный град навсегда и вместе с сыном воротился к своей жене. Этот эпизод принадлежит к числу общеизвестных эпических сказаний в литературах как восточных, так и европейских народов. Так, Илья Муромец сражался с своим сыном сокольником (или Збут-Борис-Королевичем); долго они водилися, по колена в земле приобмялися; Илья изнемог, и сокольник насел на его белые груди. Молитва спасла старого; с земи метал он противника в высь небесную, сам на него насел и стал спрашивать о роде, о племени. «Вот как бы я на тебе сидел, то не стал бы спрашивать, а спорол бы тебе, старому, белые груди!» - отвечал побежденный. Наконец Илья узнает сына и отпускает его к матери. Тот же сюжет встречается в песнях кельтских бардов, в готской поэме о Гильдебранде и в персидской поэме о Рустеме и Зорабе, известной у нас по переводу Жуковского; у сербов «Предраг и Ненад» - Серб. песни (см. Песни Киреевского, вып. I, с. 2-14; Песни Рубникова, I, стр. 75-85, II, с. 345-351; Буслаева: Русск. богатырский эпос - в «Русск. вестнике», 1862 г., № IX, с. 68-69).

Текст сказки об Еруслане Лазаревиче, напечатанный в «Летописях», оканчивается так: «И захотел (сын Еруслана) отведати плеча своего богатырского и захотел прославиться во многие орды своею удачею; а отцом своим жити не похотел. Захотел свою честь получити и славу захотел свою пустити во многие орды». В лубочном издании это простое краткое указание уже распространено. Еруслан Ерусланович, приняв от своих родителей благословение, едет в путь-дорогу, пять лет странствует, и, наконец, встречается ему мал стар человек (напоминающий собою карликов немецких сказок - ein altes schwarzes, graues Mannlein, ein kleines Mannlein): стоит на дороге и не дает проезду. Богатырь хочет раздавить его, а мал-стар человек насмехается: «За что ты меня, старого-малого, убить хочешь? С меня нечего снять!» Еще пуще богатырь разгневался, поднял меч-кладенец и кинулся на старого; а тот приклонился и дунул на Еруслана Еруслановича, да таково сильно, что он и на коне не усидел - пал на сырую землю что овсяный сноп! Тогда мал-стар человек сжалился над витязем и пропустил его домой.

Из приведенных нами указаний и сближений очевидно, что составитель любопытного сказания о Еруслане Лазаревиче воспользовался несколькими отдельными эпизодами, принадлежащими различным эпическим произведениям народной фантазии, и всех их соединил вместе, связав с именем одного славного богатыря.

В настоящем издании - № 161 (Ред.).

В настоящем издании - № 105 (Ред.).

В настоящем издании - № 206 (Ред.).

В настоящем издании - №№ 160, 128-130, 142 (Ред.).

В настоящем издании - №№ 219-226 (Ред.).

В настоящем издании - № 125 (Ред.).

В настоящем издании - №№ 156-158 и 171-178 (Ред.).

Кое-что о Еруслане Лазаревиче

(Дополнительный аргумент к моему исследованию русской истории)

Источником моих исследований-рассуждений является «Повесть о Еруслане Лазаревиче» («Библиотека русской фантастики» в 20 т., т.2, «Советская Россия», М., 1990). Повесть эта очень древняя, еще Арина Родионовна рассказывала ее Пушкину, у которого Еруслан Лазаревич – типичный бессовестный казак-разбойник превратился в пылкого и стеснительного героя-любовника Руслана. Эта повесть записана старинным слогом, я ее передам в современной интерпретации, прерывая там, где мне нужно, комментариями.

Итак, у царя Картауса был дядя, князь Лазарь, у Лазаря – сын Еруслан, богатырь. Отпросился Еруслан у отца «погулять», а то дома как кого за что схватит, так оторвет или сломает. В общем, тяжело было сородичам и ровесникам от такого соотечественника. Надоел он всем как горькая редька. Прерву на этом сказку и выскажу некоторые соображения. Имена Картаус и Еруслан какие-то нерусские в русской сказке. Происходят сии события даже и не в тридевятом царстве, а вообще неизвестно где, что не совсем соответствует русским канонам сказочным. Картауса, конечно, в БСЭ нет, зато есть поселок Карталы в Челябинской области, в 150 километрах к востоку от Магнитогорска, расположен на реке Карталы-Аят. Это Южный Урал. По реке Урал (старое название Яик) от Карталы можно добраться до соленых озер Эльтон и Баскунчак, древнейшего источника самой чистой в мире поваренной соли, охраняемой Хазарским каганатом. А в Хазарском каганате самый главный культ – культ соли, и даже ножи и зеркала делали из нее (Смотри «Хазарский словарь» Павича). Но этого недостаточно, чтобы отождествить царя Картауса с поселком и рекой.

Из БСЭ: Еруслан – река в Саратовской и Волгоградской областях, левый приток Волги, берет начало на юго-западе возвышенности Общий Сырт, летом местами пересыхает. Из книги И. П. Магидовича, В. И. Магидовича «Очерки по истории географических открытий» в 5 т., т. 4, М., «Просвещение», 1985: «В 1891 – 1893 гг. С. Никитин исследовал междуречье Волги и Урала, установил, что возвышенность Общий Сырт распадается на ряд сравнительно высоких плоских увалов, пересеченных широкими, неясно выраженными долинами рек Большого и Малого Узеня, Еруслана и их притоков. Никитин обнаружил, что равнина ниже уровня океана имеет очень ограниченные размеры. На западе к ней относится только узкая полоса собственно Волжской долины и котловины озер Эльтон и Баскунчак. Здешние реки, даже самые крупные, летом обыкновенно прекращают течение вовсе, распадаясь на отдельные замкнутые котловины».

Таким образом, река Карталы и река Еруслан, вместе взятые, не могут быть простым совпадением с «русской» сказкой, которая поэтому и не является чисто русской. Неустойчивая сплошность рек в течение года – тоже немалая подробность. В те сказочные времена река – единственная дорога, и если эта дорога непостоянна, то и два «царства», связанные этой рекой, можно рассматривать как временно разделенные Гималаями. Сходить «погулять» в другое царство – непростая задача, в летнюю жару письма могут не дойти. Другое соображение состоит в том, что сюжет русскими заимствован, притом тогда, когда еще не было письменности. Разве Еруслан и какой-нибудь скандинавский или исландский богатырь не два сапога – пара? Там же точно такие же богатыри, разнузданные, удалые до жестокости, почти звери дикие в своем эпическом «имидже». Кроме того, в дяди Картаусу затесался Лазарь с библейским именем, редким у русских, но частым у евреев. И тут чувствуется связь уральской Карталы и Кавказа (Картлийское царство, Карталийский (Картлийский) хребет, Картли, картлинцы, то есть все, что касается восточной Грузии). А центр этой связи – все тот же Эльтон и Баскунчак. Другой соли на Кавказе нет, а иранская соль – у вечных врагов. И не одна связь здесь, а целых две. На второй связи, еврейской, я подробно останавливался в своей книге про русскую историю на основе знаний, почерпнутых про хазар у того же Павича. Однако продолжу пересказ сказки.

Приехал Еруслан к морю (надо полагать, к Каспийскому), встретил там старика. Старик сказался слугой его отца, стережет лошадей, и раз в год ездит к Лазарю за жалованием. Вот как он отрекомендовался: «По имени меня зовут Ивашка Сивый конь, Алогти-Гирей, гораздой стрелец, сильный борец, в полку богатырь». Еруслан же ему: «Я сюда зашел волею: похотел в поле казаковать, и горести принять, и желание получить». Остановлюсь снова. Тут такой бурелом сведений, какого и в сибирской тайге не найдешь. Что касается «жаловаья», за которым раз в год ездит «старик-слуга», то, по-моему, это никакое не жалованье, а дань или налог по-современному, представленный «красиво» для картаусова царства уральского. Далее, обратите внимание на многочисленные имена «старика на жалованье»: Ивашка Сивый конь. По-русски Ивашка звучит уменьшительно-пренебрежительно, а «фамилия» Сивый конь показывает, что был конь, да сплыл: седой стал разбойник, до смерти недалеко. Это имя для русских, которым, недолюбливать этого Коня на роду написано. Второе имя Алогти-Гирей – дань уважения татарам волжским, а, может быть и крымским, оно без комментариев, их высосать не из чего. Далее следуют имя не собственное, но очень информативное – гораздой, то есть здоровенный, могучий стрелец. Но стрельцы-то были только у русских, произошли от стрелков из лука. Хотя сами стрелки из лука были у любого народа. Значит, раньше, когда был еще не «сивый» – хорош был разбойник, «сильный борец». А вот словосочетание «в полку богатырь» – чисто русское по семантике, хотя сегодня и не совсем понятное, мало оно несет ныне информации. Мы ведь знаем, что полк – это воинское соединение, а богатырь – само понятно – чрезмерно сильный воин. Получается, что в данном воинском соединении Ивашка – здоровенный солдат. Посмотрим, однако, Словарь Даля. «Полк – военный стан, лагерь, обоз, становище, табор, стоянка, толпа, орда, ватага, поход, боевой порядок, пря (распря), бой, сражение». Видите, «как много в этом звуке для сердца русского слилось»? «Полкать – (сибирск.) шататься, слоняться, таскаться, рыскать туда и сюда, бездельничая (не от этого ли полк, начально: бродячая толпа, ватага? – примечание Даля). Поле – ровное открытое место, без деревьев и кустов, а не только посевное поле. Очень много слов от поля в первом значении. Поэтому полкать – это мотаться по открытому месту». Поэтому этот Ивашка – знаменитый вор и бандит, в общем, предводитель одной из ватаг казаков-разбойников. Это подтверждает и слово богатырь, ведь богатырь по Далю – не только богатырь силой, но и богатырь богатством (богатель), в том числе и животами (людьми). В целом же этот абзац можно кратко резюмировать так. В образе Ивашки нам представлено многонациональное движение казаков-разбойников, включая сюда и будущих чеченцев вместе с их природными евреями, промышлявших разбоем на Великом волжском торговом и соляном пути в Хазарском каганате, у половцев, и даже у печенегов, у которых были распространены званья князья и великие князья.

Продолжаю сказку. После Ивашки Еруслан встретил рать побитую (трупы на поле боя), только один живой. Говорит этот живой: «Рать побитая царя Феодула, а побил ее князь Иван, русский богатырь, который хочет жениться на царевне Кондурии, феодуловой дочери». Делать нечего, Еруслан пошел искать Ивана, заметьте, не прежнего Ивашку, а другого, князя. Естественно, нашел, куда ему деваться от реки Волги? По обе стороны от нее через 20 метров – жара и пить хочется. Тут Еруслан сперва побил этого русского богатыря-князя, а потом побратался с ним. А Иван-князь вновь побил новое войско Феодулово, самого Феодула убил, а сам женился на его дочери Кондурии.

И снова остановлюсь. Очень уж много информации в этом маленьком абзаце сказки. На Феодула и его дочку не буду обращать вашего внимания, это, наверное, один из двух одновременных царей хазарских, или еврей, или местный (смотрите Павича). Для наглядности уместно вспомнить современных хоть бандитов, хоть олигархов. Они же тоже то дерутся, то братаются, а потом опять друг другу изменяют и вновь дерутся. Вот так же и в Хазарском каганате было на Волге, куда стекались и татары, и чуваши, и русские, и кавказцы. Во-первых, грабить, а, во-вторых, дань собирать с транзита соли. Выгодное было место. Помните про поход Стеньки Разина, вашего любимца, казака-разбойника? И заметили ли, что как в русских, так и иноземных сказках, почти всегда богатыри женились на принцессах через убийство их отцов? Да и в современном фильме про сицилийскую мафию, очень любимом вами накануне развала СССР, там тоже сперва убивает мафиози папу, а потом женится на его дочке. Как говорится, сказка – ложь, да в ней намек, добрым молодцам – урок.

И заметили ли вы, что промелькнуло уже два русских персонажа, но один из них Ивашка, а другой – Иван? Притом Ивашка не слабее Ивана, Ивана-то еще вон как расчехвостил Еруслан. Дело тут в том, что русские князья не брезговали разбоем, такие как Шуйские, но были и безродные Романовы, ставшие царями. Подробнее об этом у меня в других работах. Да и у одних – Стенька Разин, а у других – Степан Тимофеевич. В общем, разбоем не брезговали ни богатые и знатные, ни бедные и смердящие. Их только по суффиксу и отличали. Кроме того, ясно, что сам Еруслан – не русский, хотя из него впоследствии и получился у Пушкина русский богатырь. Если был бы русский – то не заострялось бы внимание на то, что противник его – русский.

И еще одно замечание. Очень уж кратко звучит в сказке целая эпопея о федуловом царстве, его двух войнах, встрече Еруслана с Иваном-князем, их битва, затем – дружба, да еще и сама женитьба Ивана, наконец-то состоявшаяся. Да из сведений этой одной фразы можно три романа написать, если не все пять романов. Поэтому, мне кажется, что это простое перечисление крупных исторических событий для того, чтобы их просто не забыть, они как узелки на память: только события и их последовательность. А сами события, дескать, каждому известны и каждый их самостоятельно вспомнит. Так именно должен поступать народ, не имеющий письменности, и желающий сохранить в своей коллективной памяти свою историю. Но, как видите, это несбыточные надежды. Получилось как об Атлантиде, слышал, как говорится, звон, но не знает, где он.

Еруслан же решил идти в Индейское царство (надо полагать в Индийское, ведь индейское – за океаном), к царю Далмату, чтобы встретиться в поединке с его богатырем Ивашко, Белой Епанчой (епанча – верхняя одежда, широкий плащ без рукавов, накидка). Но сначала он решил побывать дома, встретиться со своим батюшкой. А на родине его оказался в то время князь Данило Белой, стоит с 90-тысячным войском и хочет родину его покорить. Данило же Белой – по сказке татарин, и войско его – татарское. В общем, побил Еруслан войско татарское, а самого князя татарского по имени Данила Белой в плен взял. Взять-то взял, да отпустил восвояси, правда, клятву с него взяв не ходить больше сюда, на царя Картауса, чьим подданным числился Еруслан. А царь Картаус, в свою очередь, винится перед Ерусланом: «Виноват я, Еруслан Лазаревич, пред тобой, что велел тебя из царства выгнать». Хотя в предыдущем месте сказки не сказано, что Картаус выгонял Еруслана, Еруслан сам пошел «гулять», у отца своего при этом отпросившись. Но Еруслану ничего от Картауса не надо, даже извинения. Поехал опять казаковать, надо полагать, в Индейское царство, хотя прямо здесь об Индейском царстве в сказке не говорится, просто – казаковать. Или забыл, что собирался в Индейское царство, или планы изменились.

Проанализирую. Снова сплошная белиберда. Индейское царство, надо полагать, вовсе и не Индий­ское, а скорее наподобие Иранского, то есть Персидского, или даже еще ближе – что-то северокавказское. Туда и Разин ходил «за зипунами». И именно не завоевывать его, а пограбить, то есть «встретиться с их бо­гатырем на околице». И белая епанча тут подходит, а вот имя Ивашко – совершенно не подходит, ни одного Ивашки в Иране нет, и не было. Может быть, даже и сходил, да получил пинка, а, может быть, даже и не дошел, а просто подрался с каким-то русским бандитом на пути. И к батюшке в картраусово царство вовсе не на свидание пошел, а раны залечивать. Так тоже неоднократно бывало. Но разве в сказке расскажешь та­кое? На то она и сказка, надо делать «красиво». Далее Белая Епанча начинает у меня путаться в голове с Да­нилой Белым, который стоял у стен, и не брал Картаусово царство, все Еруслана дожидался. Притом, какой же татарин может быть Данилой, да еще и Белым? Ведь Картаусово царство, как я показал выше, и есть на юге Челябинской области, где отродясь русских в те поры не было. Хотя и татары могли прийти в Челя­бинск с запада, но начальник их не был бы ни Данилой, ни Белым. В это Ерусланово сказание вклинились совершенно другие силы, ничего общего с Ерусланом не имеющие, зато имеющие отношение к речке Ерус­лан, которая как раз где-то здесь впадает в Волгу. Вот поэтому-то и получилась белиберда, может, человека перепутали с речкой. Все остальное, кроме слов Картрауса, и 90-тысячное войско, и Данило, и татары, и прочее, все это было на самом деле, только не имело никакого отношения к герою нашему Еруслану. Вот поэтому никто не поверит, что поэмы Гомера не то 400 лет, не то 600, передавали из уст в уста, не имея письменности, и не забыли, не перепутали ни одной рифмы. А тут спутали человека с речкой, и продолжают пересказывать, как ни в чем не бывало, не стесняются. Сказка же. Автора нет. Формульно: На речке, которая иногда даже не течет, такие дела разворачивались, и из-за соли, и из-за разбоя, что народ никак ничего не смог забыть, только перепутал изрядно за столько-то лет. И выглядело все это точно так же как нынешние бандитские разборки в Москве за сферы влияния. И в плен брать, а потом отпускать под честное слово на все четыре стороны, в те времена тоже было очень распространенное правило, глупое в наши дни. Почи­тайте Карамзина, если не верите, там эти ферты выкидывают князья то и дело. Правда, про казаков-разбой­ников ни слова, царями все-таки стали.

Побив татарина Данилу Белого и забыв побить Ивашку Белую Епанчу, Еруслан ехал – ехал, на шатер наехал, а там три сестры-девицы. (Замечу в скобках, что три девицы просто так не могли в чистом поле образоваться). Одна из них, Прондора, понравилась Еруслану, но отвергла его, сообщив, что есть у нее защитник, уже упомянутый Ивашко Белая Епанча. Еруслан обиделся и снес ей голову саблей. А в свою постель взял вторую сестру, Мендору. Но тоже ей голову саблей снес, правда, утром. Уж слишком высоко она ставила по подвигам того самого Белую Епанчу. Участь третьей сестры, Легии, была получше: оставил ее жить за то, что она сказала: «Я разве красна (красива) и хороша? Когда я была у отца своего во царстве (надо полагать в Индии, вернее в Иране), тогда я была красна и хороша, а ныне – только полоняшное (пленное) тело. А есть во граде Дербие, у царя Варфоломея, царевна Настасья, и та вдесятеро меня краше». Наехал Еруслан на Ивашко Белую Епанчу где-то в окрестностях упомянутого шатра и убил его, а затем направился к его царю «индейскому», Далмату устраиваться на службу, надо полагать, взамен убитого им богатыря. Далмат же его убоялся и Еруслан, поняв это, направился в Дербию, к царю Варфоломею. И правду сказать, зачем ему там служить? Двух дочек царских убил, а третья – не ахти какая, сама адрес дала, где получше есть девица (девственница), не «тело полоняшное».

Снова остановлюсь. На первых порах рассмотрю девиц в шатре в чистом поле, причем живших на положении «тела полоняшного», «девочек для всех», и имевших бандитскую «крышу» в лице Ивашка Белой Епанчи. Не зная некоторых фактов исторических можно пройти мимо этих сведений из сказки. По Ибн-Фадлану на Волге вовсю шла торговля девицами, продавали верхневолжские «купцы», покупали – купцы персидские. Ибн-Фадлан специально обращает внимание на то, что «продавцы-купцы» этого «товара» вовсю пользовали свой продажный товар по прямому назначению, притом на виду у всех, притом нисколько не стесняясь посторонних. Вот этот факт, как мне кажется, и приведен в сказке на примере трех сестер шатровых, ставших сестрами не по родству, а по судьбе. Не всех девиц продавали иранским купцам, некоторых оставляли для себя, хотя в казаках-разбойниках и процветал гомосексуализм, но не на 100 процентов. Подробнее – в моей книге. В сказке же, на то она и сказка, все должно быть пристойно и целомудренно, хотя и с тонким намеком. Что касается имен девиц, некоторым образом – восточных, то надо же понимать, что сказка-то русской уже стала.

Что касается города Дербия, то он мне сильно напоминает южно-дагестанский Дербент, только там не должно быть царя по имени Варфоломей и царевны Настасьи. Там другие имена, но не для русской же сказки. Что, собственно, не мешало волжским казакам-разбойникам изредка ходить и грабить Дербент, недаром там и сегодня остались развалины крепостных стен, опасались. Ивашко же Белая Епанча – такой же разбойник, как и сам Еруслан Лазаревич и никому он не служил кроме себя, хотя изредка и нанимался для убийств наподобие нынешнего предводителя киллеров. Или по-доброму договаривался с кем-нибудь таким же «о сотрудничестве». Попытка «договора» Еруслана с «индейским» царем Далматом о вступлении к нему на службу сильно напоминает договор бандитских кланов, когда ослабевшая в междоусобных боях преступная группировка ищет к кому бы «прислониться», временно, разумеется. Но не напишешь же так прямо и откровенно в сказке, тут надо все таинственно и «красиво» делать, как в «причинах» нашей войны в Афганистане. Вообще говоря, эта попытка Еруслана сотрудничества с «индейским» царем, окончившаяся неудачно, - целый исторический пласт, раскопать который мне не по силам. Хотя Индейский царь оказался ближе Дербента, так как в Дербент еще предстояло добраться, а до Индейского царства Еруслан уже добрался, он где-то около девичьего шатра околачивался, то есть в Приволжских степях. Поэтому я и полез в Словарь Даля. И Индейское царство, оказалось, просто произошло от слова «инде», то есть, «где-либо, иное, другое, не тут, и даже – местами». Вот что такое индейское, значит нездешнее, нетутошнее царство. И дальнейшие события сказки кое о чем говорят.

Не договорившись с «индейским» царем Еруслан направился, было, к царю Варфоломею в Дербию. Но прежде, как водится, опять решил навестить родню, свое царство, вернее, Картаусово, дядино царство. Приезжает, а от всего царства осталась одна хижина, а в ней – старик одноглазый, остальные – в плену. Одноглазый старик говорит: «После твоего отъезда немного времени минуло, и, собрав 120-тысячное войско, пришел отпущенный тобой князь Данило Белой, наше царство попленил, и огнем пожег, и ратных людей побил, храбрых витязей 80000, а честных людей 300800, а попов и чернецов собрал на поле и огнем пожег 472, а младенцев прибил 11000, а жен 14000. А царя Картауса и отца твоего князя Лазаря Лазаревича и 12 богатырей в полон взял, и свез в свою землю». (Надо полагать, по предыдущему тексту, в Татарию).

Во-первых, скажу сразу, в народной устной молве не могли сохраниться такие точные цифры картаусовых потерь. Это уже не сказка, а – летопись, или позднейшая правка, при печатанье сказки. Зачем это и кому понадобилось, не знаю. Знаю, что 120 тысяч воинов содержится в 10 нынешних дивизиях. Почти столько же было и у Наполеона при походе на Москву. И в Куликовской битве с обеих сторон. И вообще населения столько, сколько перечислено, в ту пору на всех просторах Волги вряд ли было. Вся эта статистика с точным упоминанием жен и детей скорее всего реестр рабов, проданных за какое-то время на Волге. И реестр этот – хазарский, там-то писать умели, недаром вторым царем у хазар всегда стоял еврей. Во-вторых, казаки-разбойники, как я отмечал выше, просто так, за здорово живешь на побывку домой не приезжали, они были отрезанными ломтями. Неудачная попытка «устроиться на работу» к царю Далмату, как и лечение ран, тоже могла подвигнуть Еруслана на побывку в родные места. Растеряв свои силы и сподвижников в боях, Еруслан вполне мог явиться за пополнением своей банды. Но в сказках такую очевидную причину не укажешь, ее даже историки не указывают прямо в своих произведениях, а ходят вокруг да около. Притом, представьте себе, Еруслан совсем уж собрался в Дербию, но посчитал свои силы и решил, что с такими ресурсами ему в Дербии нечего делать, и потому направился за пополнением. Так-то будет логичнее, но, повторяю, в сказках так не положено. Я даже думаю, что на сюжет сказок была своя цензура, а сказителя могли не только поколотить, но и засадить в острог. Вот и стало получаться у боянов, уже второй раз подряд, что Еруслан пошел навестить батюшку, о котором фактически давно забыл, «гуляючи», «казакуючи» по «чисту полю». Вот тут и подвернулся совсем другой «случай» с нападением несметных полчищ, может быть, даже и не с этим царством-государством, и совсем в другое время, лет на 300 раньше или позже. То есть исторический-то случай был, но привязали-то его к Еруслану, потому что хорошо подошел, как «лыко в строку». Вот, всякие там идеологические и цензурные требования совсем испортили сказку, стала она совершенно нелогичной, но в сказке логика ни к чему.

Увидев разбой на своей родине, поехал Еруслан в Данилино княжество «татарское», повторяю, в княжество обидчика, притом как бы даже и крадучись, не объявляясь самому Даниле. Нашел там царя своего Картауса и батюшку – сидят в темнице Данилиной, «уже и очи тьма выела». Еруслан стражу тюремную перебил и представляется узникам: «Я – Еруслан». А те ему не верят, слепые ведь. Говорят: «И ты, человече, называешься Еруслан Лазаревич? И ты нам сослужи службу: поедь ты на теплое море, в Подонскую орду, в Штютень-град, к Вольному царю, ко Огненному щиту, к Пламенному копью, и убей его до смерти, и помажь нам очи чем-то там таинственным из Штютень-Града. И тогда мы увидим свет божий, и к тебе веру поимеем», то есть поверим.

В этом абзаце вообще – ночь темная и несуразица сплошняком. Уж и не знаю, с чего начать. Во-первых, несколькими абзацами выше Еруслан с тем же самым Данилой «татарским», вместе с его 12 дивизиями, справился одномоментно, и в плен его взял, а тут крадучись пробрался к темнице с батюшкой и только стражу перебил, а остальное воинство Данилино даже и не знает вроде бы об этом его визите. То есть, какие-то нравственно-цензурные ограничения не позволяли боянам сказать просто и понятно, дескать, обменялись «малявами» узники с Ерусланом, а стражу не убивал он, а просто подкупил. Ведь не думаете же вы, что стражникам тех далеких дней платили больше сегодняшнего? И дали Еруслану узники «наколку» насчет дальнейших действий. И забыл на время Еруслан о своей первейшей цели насчет Дербия, поскакал в Подонскую орду.

Во-вторых, перечисленные собственные имена дают хорошую пищу для размышлений, которые могут возникнуть, если еще чем-нибудь располагаешь насчет донской работорговли, о которой в официальной истории не сказано ни слова. В истории-то только о крымско-татарской работорговле русскими людьми говорится. Михалон же Литвин еще спрашивал у крымского еврея-менялы: много ли там еще русских осталось для торговли, видя вереницы рабов, пешком тянувшихся на полуостров под конвоем конных крымцев? А вот Подонская орда, на мой взгляд, растянувшаяся по всей длине Дона, аж до «теплого моря», то есть Азовского, как раз и занималась транспортировкой рабов в Кафу, только не пешком по Муравскому шляху, как пишут историки, а в бандитских лодках. А получала эта орда пленников не разбоем в русских лесах, а тепленьких и связанных одной веревкой около Коломны, на правом уже берегу Оки, напротив берега левого, где неплохой брод, там, где сегодня находится Девичье поле. А поставляли пленников, то есть сограждан по-нынешнему, наши же русские князья, за деньги, разумеется. Но об этом у меня в других работах.

Что касается Вольного царя, Огненного щита, Пламенного копья, то не слишком ли много прозвищ на одного? Там ведь не графья жили, а разбойники, для которых достаточно прозвищ типа современных в уголовном мире: Косой, Кривой и тому подобное. Речь в сказке, скорее всего, идет о нескольких людях, самостийных, так сказать, и дравшихся между собой, и друживших. Недаром до самого последнего времени там были и русские селения бок о бок, и татарские. Огненный же щит, скорее всего, именно щит из огня, когда поджигаешь сухую степь с наветренной для наступающего противника, и с подветренной для себя, стороны. А Пламенное копье – это тоже копье, когда степь поджигает нападающий, с наветренной от себя стороны. Само упоминание же о темнице, выевшей глаза, тоже, на мой взгляд, историческое. Темниц таких не сыщешь и по сей день в Поволжье, темница эта – метафора. Глаза же узникам просто выкалывать мода была, почитайте историю, там через одного правители ослепленные. И никакими мазями их не заставишь прозреть. Поэтому в сказке здесь чистейшей воды поэзия. А наказ сходить и отомстить Подонской орде – быль.

Немного не доехал Еруслан до Подонской орды и опять увидел рать побитую, а в той рати побитой лежит богатырская Голова отделенная от тела и глаголет: «Был я богатырь Задонской орды, сын Прохора-царя, а та рать со мною лежит Вольного царя, Огненного щита, Пламенного копья; а побивал ее я, а по имени меня зовут Рослонеем». Воевал же Рослоней за дочь Задонского царя, но только голова от него в живых осталась.

Тут не совсем понятно, почему Рослоней, подданный Задонского царя, воевал с Подонским царем из-за дочери Задонского царя? Но для сказки и не надо, чтобы все было логично и понятно. Сказано воевал, значит воевал. В историческом плане, наверное, просто Задонские и Подонские цари воевали за сферы влияния так сказать, и дополнительные вопросы тут неуместны. Но дальше начинается еще большая ерунда.

Приехал Еруслан к Задонскому царю; понравился ему, на службу устроился, выше всех его богатырей стал. Полгода служил. И узнал, что под Головой Рослонея лежит меч, исключительно только которым можно убить Задонского царя. Но взять в целях безопасности себе этот меч Задонский царь не может, слишком Голова тяжелая, не сдвинешь. Поехал Еруслан добывать меч из-под Головы, Голова по-доброму отодвинулась, Еруслан завладел мечом, возвратился и убил этим мечом Задонского царя. Потом вернулся к Голове, оживил ее, соединив с телом, а потом подружился с «восстановленным» Рослонеем. А затем женил его на дочери Задонского царя (смотри выше), а сам поехал к «татарскому» князю Даниле Белому решать «недорешенные» проблемы: во-первых, доложить в темнице о выполнении задания, во-вторых, наказать «мурз и татар» Данилиных. Он их «прибил и присек, и конем притоптал мурз и татар 170000, а черных людей и младенцев девяти лет от роду – в крещеную веру привел». А самого князя Данила Белого сослал в монастырь и «велел пострищи».

Как же здесь не ерунда? Во-первых, зачем Еруслан поехал к Задонскому царю, когда ехать ему надо по наказу батюшки к Подонскому царю убивать его «до смерти» и добывать зелье для лечения батюшкиной слепоты? Во-вторых, зачем Еруслану на работу устраиваться к Задонскому царю? Ему же батюшкой другая задача поставлена. А, устроившись на работу и получив царскую любовь и признание, зачем вызнавать тайны царские, чтобы добро царское отплатить злом, убийством доверившегося ему царя? А в действительной истории вы много найдете логики? Да она же сплошь алогична. Вспомните хотя бы Гитлера, который, не успев получить все составы с зерном от Сталина, открыл против него войну. Шибко здесь логикой пахнет? Я имею в виду нормативную, а не обманную логику, называемую политикой. И это же не сказка уже получается, а истинная история, такая, какой она была в действительности.

А сам Рослоней, Голова живая от которого в поле валяется? Тут тоже не фунт изюма, а сплошная шекспировщина по страстям. Воюет он против противника своего царя, жениться, видите ли, собрался на его дочери. Невольно подумаешь, что жениться-то он собрался не по любви, а в расчете на возможность свалить царя и самому сесть на царство. Зачем Голова его подвинулась, давая возможность Еруслану достать меч, погибельный для его царя? Он что, не знал? И он ведь подружился-то с Ерусланом уже после того, как тот убил его царя бывшего. Надо бы воевать с Ерусланом, а он сдруживается. Хотя и Еруслан тот еще дипломат: пришил Рослонееву голову куда надо, да еще и женил, великую услугу оказал.

Да так же и бывает всегда в истории. Только современной истории мы не удивляемся, понимаем, что к чему, а вот в прежних действиях правителей подавай нам логику. Да в жизнь не было общей логики в истории, логика всегда была частная, приватизированная, как сейчас говорят. А жизнь-то течет, я имею в виду собственную, царскую жизнь. И вкусы хотя бы меняются, на солененькое иногда тянет. Вот и логика приватизированная меняется согласно вкусам. И нельзя же все эти тонкие чувства передать в простой сказке, дай бог события сами не упустить из виду, запомнить.

Но все же мне надо добраться до Задонской орды, от Еруслана этого, из всего видно, не дождешься. Ведь неизвестно же, восстановил ли тот отцовское зрение, или так его слепым домой повез? И вообще, повез ли? Главное, он войска «татарина» Данилы разбил. И еще, что весьма немаловажно, всех детей «татарских» в православие обратил, а мусульманина-царя постриг в православные монахи. Ловко это у него вышло. Поэтому-то он его и не убивает уже второй раз подряд, несмотря на то, что уж очень «легкая» у него рука на убийства, включая и те, когда патрон доверяет ему свою охрану, а он убивает патрона. Совсем как в бандитских шайках, включая сюда и состоящие в государственном реестре под названием «олигархи».

Итак, Задонская орда носит это имя в зависимости от того, откуда на нее смотреть, с востока или с запада. И не только поэтому. Почему-то сказка стесняется назвать «мать городов русских» – Волгу. Ни разу не упомянута, о чем я должен сказать: неспроста. Я ведь недаром столько в энциклопедии копался и установил, что река Еруслан, одноименная с богатырем, впадает в Волгу, притом в самом интересном для разбойников месте, на транзите поваренной соли с Эльтона и Баскунчака. Соли я посвятил большой кусок своей книги и здесь на этом вновь останавливаться не собираюсь. Мне важно здесь узнать, где же находится Задонское царство, или Орда, что, собственно, одно и то же? В сказке эти сведения завуалированы, сами же видите. Так вот, с запада на Задонское царство смотреть неоткуда. Там никто в те поры не жил, а смотреть аж с самого Днепра, глаза испортишь. Смотреть же с востока через Дон тоже не на что, ничего там не было до самой Екатерины II . А вот с самого Дона, если посмотреть на восток, притом на месте нынешнего канала Волго-Дон, многое можно увидеть, тут и Еруслан недалеко в Волгу впадает, да и сама Волга как на ладони. И близко, ближе не бывает. Вот поэтому-то я и думаю, что Задонское царство или Орда и были в этом самом месте, только не на Дону, а на Волге. А Задонской Ордой ее тоже назвали неспроста, в целях конспирации. Ибо к концу сказки рабынь в низовьях Волги перестали покупать, популяция женщин на Востоке восстановилась (подробнее – в моей книге). А больше по Волге нечем было торговать с Востоком. Беличьих и собольих шкурок можно было на весь Восток, разумеется, для царей, а не для всего населения, на одном верблюде привезти.

Зато на Дону спрос на рабов, в основном мужского пола, резко возрос в связи с изобретением галер, у которых весла на каждом борту – аж в два ряда. Хотя и женщинами не пренебрегали. Недаром говорят, что все колыбельные песни на Ближнем Востоке нашего происхождения. И я не могу себе представить, чтобы граждан Венеции, Византии и так далее садили за эти весла, приковывая цепью. В связи с этим обострились нападки русских историков на крымских татар, дескать, они лет сто кряду воровали наших подданных по 100 тысяч разом. Подробности – в других моих работах. Отмечу только, что «украденных» у нас рабов было раз в сто больше чем самих «воров». Вот в этом месте, по-моему, и заканчивается сказка про Еруслана. Ибо пошла самая настоящая фантастика, а не историческое описание, как выше.

Наконец-то Еруслан поехал добывать прекрасную царевну Настасью в город Дербию, к царю Варфоломею. А у Варфоломея о ту пору появилось Чудо Лютое о трех головах и начало поедать царских людей, а само жило в озере. Отсек Еруслан Чуде все три головы и забрал у него чудо-камень самоцвет, а затем уже направился в город Дербию к царю Варфоломею, который на удивление оказался православным, за почестями, которые и получил, а в придачу – царевну Настасью Прекрасную. Она: «Нет тебя храбрее. Ты, государь, князя Ивана, русского богатыря, побил; ты, государь, князя Данило Белого побил и царство его попленил; ты, государь, Ивашка, Белую Епанчу побил; ты Индейского царя устрашил; ты, государь, Вольного царя, Огненного щита, Поломянного копья убил; ты, государь, Рослонея-богатыря оживил; ты, государь, отца своего воскресил и Змея убил. Я ж, государь, что за красна! Как есть, государь, а в Девичьем царстве, в Солнечном граде, царевна Понария сама царством владеет, и меня вдесятеро краше». Еруслан, встав поутру с постели, отдал своей жене Настасье камень самоцветный, Змеев, и говорит: «Родишь сына, вделай сей камень в перстень, родишь дочь, - дай камень в приданое», а сам пошел с царем-тестем пьянствовать. Затем, естественно, направился в Девичье царство. И, естественно, забыв свою жену, женился на Понарии.

Меж тем жена его бывшая, Настасья, родила сына, «вделала» ему в перстень камень-самоцвет и ждет, не дождется мужа своего. Сын же ее по имени Иван, а прозвищем Еруслан Ерусланович, стал таким же богатырем как папа: за руку кого схватит – выдернет, за голову – голова с плеч. Затем поехал отца искать. Нашел и как водится начал с ним сражаться, чуть не поубивали друг друга, (совсем как Илья Муромец с сыном своим жидовином) пока Еруслан первый не увидел на Еруслане втором перстень, а в перстне – камень-самоцвет. Потом поехали к маме, а там тесть-царь Варфоломей преставился. Кому же там царствовать как не Еруслану Лазаревичу, первому?

Куда делось царство искони Ерусланово, вернее Картаусово – неизвестно.

Я, наверное, зря сказал, что пошла сплошь фантастика, лирика и поэтика. Кое-что историческое и здесь проскакивает. Хотя не каждый это заметит. Я говорю о Девичьем царстве во главе с царицей Понарией. Я понимаю, что большинство из вас как раз Девичье царство и отнесет к лирике и фантастике, ведь и амазонки, скажете вы, красивая, но фантастическая сказка. А я так не думаю. Дело в том, что амазонкам я посвятил немало страниц в своей книге, и со всей отчетливостью хочу вновь повторить, что амазонки не фантастика, а историческая реальность. Мало того, это по историческим меркам происходило совсем недавно. Последних амазонок сожгли на кострах по пожеланию Козимо Медичи, выраженному в знаменитом «Маллеусе». Да, да! Кроме инициирования Возрождения Медичи раз и навсегда закончил переход от матриархата к патриархату, хотя начал этот переход еще Моисей. Я бы и не вспомнил даже об этом здесь, я это описал в других своих работах. Здесь же я просто не упускаю возможность еще раз продемонстрировать сказкой про Еруслана Лазаревича, то есть Евреича, то, что амазонки все-таки существовали, Еруслан не даст соврать.

По моим расчетам амазонки как раз и жили в степях Причерноморья, между Киевом, Одессой и Бессарабией. Поэтому я и хочу добавить некоторые сведения к этой сказке. Во-первых, амазонки жили не только в Причерноморье. Жили они и в Италии под именем сабинянки. Во-вторых, в эпосе Киевской Руси, в отличие от Руси Московской, отношение к женщине самое уважительное, даже трепетное, как в рыцарских романах. На это еще Белинский обращал наше русское внимание. В третьих, киевские князь и княгиня жили абсолютно равноправно, не по русскому Домострою, а приблизительно так, как живут нынешние американские жена и муж, и, случалось, что княгиня хвасталась личной своей дружиной перед князем-мужем, причем в самых энергичных выражениях. И, в четвертых, только в Киевской Руси то и дело княжествовали женщины, притом так успешно и умно, что мужики завидовали. И даже отчества у некоторых киевских мужиков были Ольговичи, не Олеговичи, а именно Ольговичи, от Ольги. Так что Еруслану Лазаревичу и на самом деле можно было сходить в Девичье царство, оно недалеко было. Но сам-то он там царствовать, естественно, не мог, кишка тонка. Пришлось пристраиваться, иначе не назовешь, в Дербии.

Общая же моя оценка этой сказки весьма высока. Это вовсе и не сказка, а устный пересказ истории, притом не до нашей эры, а совсем недавней истории, лет не более 500-600 назад. Вот так она, история, и сохранялась в устных преданиях, с пятого на десятое, без хронологии, без причинно-следственных связей и даже без привычной для нас логики. Зато можно не сомневаться, что все пересказанное было в действительности, кроме Змея-Горыныча, естественно. А, может быть, и Змей-Горыныч был, только несколько пореальней в действительности, например, в виде каких-либо друживших трех шаек разбойников, неуловимых как Стенька Разин или Мата Хари.

Раз уж Вы попали на эту страничку, то неплохо бы побывать и здесь:

[ ] [ ]